Зачем Воронкова нужно было вести в чум?
Почему теперь с хозяина жилья сняли контроль?
Что делать?
И совсем уж дежурный вопрос: какова степень опасности?
Но ответов не было. А строить гипотезы опять же было делом пустопорожним и бесплодным.
Попривыкнув к сумраку, Сашка начал разглядывать детали обстановки. То, что поначалу он обозвал чумом, вовсе не было легко демонтируемым переносным жилищем кочевника. Жилище строилось всерьез и надолго. Пол, вымощенный очень гладкими плотно подогнанными каменными плитами, вдоль стен устилали шкуры. Только круг, обрамлявший искусно выложенный из пиленого камня очаг, оставался свободным от шкур. Арматура конуса крыши состояла из исполинских бивней, надставленных один на другой и соединенных костяными же перемычками. Даже с первого взгляда было видно, что это жесткая конструкция, не подлежащая быстрой разборке. В рост человека каркас был укрыт шкурами какого-то зверя, имевшего длинный мех и весьма внушительные размеры. Зверь был побольше матерого белого медведя и окрас имел веселенький: седая, почти белая спина, серые серебристые бока и черно-бурые лапы. При этом на холке до середины спины гребнеобразная грива с волосом до полуметра длиной отливала рыжим. Ни одна шкура не содержала той части, которая укрывала голову.
Выше шкур шла широкая узорчатая полоса контрастной черно-белой вышивки. Даже стильно.
Странно, что в жилище практически не было никакой утвари. Но Сашка не придал этому особого значения. Хозяин жилища, до этого жавшийся в дальнем конце, вдруг начал двигаться в его сторону, стоя на коленях и держа что-то перед собой на вытянутых руках.
Нет, не Воронков интересовал обитателя снежной пустыни, он нес дар собаке! Положив перед мордой Джоя развернутую в пластину тушку белой рыбы он несколько раз коснулся лбом каменного пола перед обалдевшим от этого псом, издал нечто вроде «О-о-охо! У-р-р!» и попятился в таком же положении, не переставая кланяться.
— А я, значит, пустое место? — усмехнулся Сашка.
«Дай команду, хозяин, — взмолился Джой, обнюхивая вкуснятину, лежащую перед ним. — Они хорошие! Они не злые! Они меня любят! Они меня очень любят! Разреши, хозяин, и я съем ЭТО! Оно вкусно пахнет!»
— Оклемался, чудик, — обрадовался Воронков, восприняв столь сложный и длинный монолог после долгой паузы. — А поделиться нет желания?
«Тут и одному мало! — неискренне возмутился Джой, кося глазом то на хозяина, то на рыбину в полметра длиной, — ну, уж откуси кусочек, ты же главный…»
В этом посыле пса сквозило еще что-то типа: «Учти, кто берет первым, тот берет то, что поменьше».
Воронков наклонился и уже собирался взять рыбину, как хозяин дома завопил как оглашенный:
— О-охо! Ур! Ур-р! Ат-тату!
И внезапно Воронков куда лучше почувствовал этих людей. И шамана, и его жену. Все это было смутно, куда менее поддавалось вербализации, чем то, что транслировал пес, но смысл читался.
Пса они приняли за какое-то священное существо, с которым было связано много легенд и ритуалов, определявших всю их жизнь и культуру. Это был какой-то мифический первопредок, от которого пошли две касты или два рода разумных и множество неразумных существ, населявших сушу и море. К неразумным относились все виды животных, кроме рыб, а к разумным два рода: морские и сухопутные. Причем морские были куда круче и куда РАЗУМНЕЕ, чем сухопутные — те, к которым шаман причислял себя и бабу свою. Морские вызывали благоговейный трепет, но не такой, как первопредок, олицетворяемый псом. И попытка Воронкова отобрать у собаки дар была кощунственным деянием.
Но Джой что-то такое чувствовал. И что он из этого понял, неизвестно, но так весомо гавкнул на разоравшегося аборигена, что тот немедленно утих и забился с женой в свой темный угол, зыркая оттуда глазами.
«Гав!» Джоя они истолковали в том смысле, что священный первопредок сам решает, с кем ему делиться, а с кем нет. И Сашка это тоже ощутил.
В этот миг шаман, а он действительно был кем-то вроде шамана, вспоминал многосложные, сложносочиненные легенды с массой персонажей и сюжетных ответвлений, которые все знал прекрасно. Это ему нужно было для того, чтобы правильно выстроить линию поведения по отношению к первопредку.
Эти легенды были бы золотым дном для фольклориста или этнографа, но Сашка не был ни тем, ни другим, так что для него главным было почти то же: как вести себя с аборигенами.
А вот мысли жены шамана были полны страхом. Она не разделяла оптимизма и восхищения супруга и твердила только, предвкушая недоброе: «придут морские, придут морские, придут морские, придут морские, придут морские, придут морские…»
И ничего хорошего, судя по всему, эти МОРСКИЕ, или ПОДВОДНЫЕ, что еще менее понятно, со своим приходом не обещали принести.
Может, эти БОЛЕЕ РАЗУМНЫЕ, что вселяли просто мистический ужас, были просто цивилизованным народом из-за моря, несшим смятение в простую жизнь коренных народов Севера. Все же не понятно. Однако, сколько неприятностей белый человек нес диким племенам самим фактом своего появления у них — известно.
Сашка был голоден и устал бояться.
Придут — пообщаемся. Он старался транслировать аборигенам толику спокойной уверенности.
Огляделся получше, пользуясь тем, что глаза уже совсем привыкли к полутьме.
Ему снилось море. Волны бились о берег. Пенились, шумели и брызгали. Море было студеное. Он очень четко запомнил шум прибоя.
Он помнил, как шел по щиколотку в воде. Помнил плеск воды под ногами. Помнил холод.
А потом увидел маяк.
Он возвышался темной глыбой в ночи, и только ярчайший свет на самой вершине, куда труднее всего добраться.
Он пришел к маяку.
У самого основания была маленькая дверца.
Она была закрыта.
Он стал стучать и кричать, чтобы его впустили.
Но он знал — тот, кто может ему открыть — там, на самом верху.
И он никак не может слышать его.
Но он все равно кричал.
Все равно бил в дверь.
Потом он устал и прислонился лицом к шершавой каменной неровной кладке.
А потом…
Потом увидел самого себя сверху. Будто бы витал и смотрел на того, кто стоит, прислонившись к подножию маяка.
И тот — внизу — посмотрел на него вверх.
Больными недоверчивыми глазами.
А потом снова начал стучать в дверь маяка.
«Ему же никто не откроет», — подумал он.
И вдруг понял — это МНЕ никто не откроет.
И проснулся.
Было холодно.
Он продрог…
«Неудивительно, что мне снилось море», — подумал Сашка проснувшись окончательно в темном жилище полярного аборигена.
