— В Судный День никому не удастся отсидеться в стороне, — сказал мне дед. — Если твой «ифрит» никак себя не проявит, народ потребует от нас встать на сторону Китая.
— Государь так не считает, — напомнил я.
— Если бы Государь считал иначе, мы бы уже дрались, — сказал дед. — Обстановка в стране сейчас предельно напряженная. Моли Бога, чтобы твой феномен спонтанной деструкции не оказался липовым.
— Он такой же мой, как и твой, — возразил я. — И молить Бога о «ифрите» я не буду. По мне так надо прямо сейчас начинать антикитайскую пропаганду. Сам знаешь: на «Аладдин» у меня зуб, но если мы сейчас его не поддержим, то Китай его слопает. А потом — нас.
— Выскажи все это на Совете, — проворчал дед. — И посмотрим, кто тебя поддержит, кроме Государя.
— Ты поддержишь, — сказал я.
— Не надейся. У меня на «Аладдин» тоже зуб. Причем такой зуб, что ни в каком рту не поместится. А уж если окажется, что «ифрита» нет, то я лично сделаю все, чтобы развесить твоих «аладдиновских» палачей на пальмах. Вниз головой, чтобы подольше мучились.
Даже твоего Хокусая Танимуру не пожалею. (Дед не знал, что Хокусай меня спас.) А с Китаем мы позже разберемся. Сейчас главное — доверие народа сохранить. В этом сила России.
— Дед, ты только пафосом этим политическим меня не прессуй, — сказал я. — Сам же сказал: в Судный День никто не уцелеет.
— Я сказал: никто в стороне не отсидится, — проворчал дед. — А наша задача: с утра правую сторону выбрать.
— Смотри не ошибись, — сказал я и ушел к моим любимым женщинам. Пить вино и слушать, как мама на грани приличия льстит моей Дашеньке. А Даша ей верит, потому что дано ей свыше удивительное искусство отличать ложь от правды.
Мне бы радоваться… А на душе так погано, как давно уже не было. Потому что проснусь завтра, гляну в монитор — и увижу там не солнышко, встающее над Уральскими горами, а Утро Судного Дня…
Глава двадцать шестая
День четвертый
В это утро Судный День еще не наступил. Грива составил все необходимые запросы, выяснил, как дела у китайского супермена, выдававшего себя за Михаила Лебедкина (ничего нового), по ассоциации вспомнил еще об одном Михаиле — Лотмане и решил проверить, всё ли в порядке у его американского спасителя.
Оказалось, далеко не всё.
Серега Буркин честно выполнил обещание: передал Лотмана с девушками с рук на руки русским властям. Вернее, представителям Департамента внешней разведки… Которые тут же Лотманов «временно изолировали». До выяснения.
Собственно, Грива, сам — бывший сотрудник «африканского» отдела, прекрасно понимал, как это произошло. Миша, вернее, Моше Лотман, некогда боец израильского спецназа, причем «информационного» профиля, входил в список потенциально подозрительных персон. В африканских делах Россия придерживалась проюаровской позиции. Следовательно, Израиль в «африканском» отделе рассматривался как враг номер один. Не важно, что в целом взаимоотношения с израильтянами у России были вполне удовлетворительные и иудейское лобби было весьма авторитетно представлено в Думе. Для «африканцев» Моше Лотман — потенциально подозрительный, побывавший на секретной подлодке и оказавшийся свидетелем русских военных тайн. Вывод: изолировать и держать, пока не выяснится, с какой такой коварной целью потенциально подозрительный Лотман стал обладателем русских секретов. Уж не агент ли он коварного Моссада?
— Сёма! Ёш твою двадцать! — сказал Артём Грива начальнику безопасности «африканского» отдела Семену Бунимовичу. — Я тебе скажу, как он проник на секретный объект. В виде тушки! Вместе со мной, кстати! Ознакомься с материалами, так твою бабушку!
— А ты на меня не ори, Грива! — в столь же повышенном тоне отреагировал Бунимович. — Можно подумать, что у меня есть допуск к этим материалам!
— Ну так я тебе говорю! Никакой он не шпион! Моего слова тебе достаточно?
— Твоего слова как Артёма Гривы? Или — как тайного советника Императорского Двора? — уточнил Бунимович.
— Обоих! — рявкнул Грива. — Достаточно? Может, тебе директиву прислать?
— Ни к чему. Разговор зафиксирован. — И вполне мирно поинтересовался: — Так что, я их отпускаю?
— Нет, — подумав, ответил Артём.
— Я что-то тебя не понимаю. Что ты тогда на меня орал?
— А как иначе вашу шпиономанию лечить?
— А нас лечить не надо! — Бунимович ухмыльнулся. — Это у нас профессиональное. Значит, держим под замком, как и раньше?
— Не совсем так. Не держим под замком, а выполняем мероприятия по защите особо ценных свидетелей.
— Так она только для российских подданных, ты что, забыл?
Грива об этом действительно запамятовал, но признаваться не стал.
— Так сделай им российское гражданство!
— Это непросто…
— Просто! Пусть напишут прошение на имя Государя. А ты сверху добавь, что по моему ходатайству, за особо важные заслуги перед Государством.
— Может, им еще орден дать? — язвительно осведомился Бунимович.
— Идея хорошая, — совершенно серьезно ответил Грива. — Напиши еще представление на «третьего Георгия» для Лотмана. За… — Грива напряг память, вспоминая правильную формулировку: — За отменное мужество, проявленное при спасении командира в условиях военных действий.
— Какого еще командира? — изумился Бунимович. — Израильского, что ли?
— Сёма, — проникновенно произнес Грива. — Ты — маньяк. Меня он спас, ясно?
— Что, действительно, спас?
— Ну да.
— Так что ж ты сразу не сказал! — Бунимович даже обиделся. — А мы его, черта, на шпионаж колем. А он тоже хорош: молчит, как дохлая килька!
— Это он умеет, — согласился Грива, вспомнив китайских гангстеров. — Ты уж позаботься о нем, Сёма. Заслужил человек. А я виноват. Завертело меня в делах. Забыл.
— Понимаю. Не волнуйся, Артём Алексеич, все сделаем как надо.
Шли четвертые сутки «аладдино-китайской» войны. В этот день «Аладдин» нанес многоцелевой удар по Соединенным Штатам. Правда, сначала предупредил. И в очередной раз предложил сдаться. Американский Президент гордо отказался. И заявил: если «Аладдин» сохранит свое присутствие на американской земле и в американском небе, то он, Президент, даст команду применить ядерное оружие. Сначала — тактическое. А потом — и стратегическое. Для атаки на аладдиновскую центральную базу в Антарктиде.
— Мы будем долбить ее до тех пор, пока там весь лед не растает! — с детским простодушием заявил Президент. — И нам все равно, что по этому поводу скажут. Мы больше не намерены терпеть на своей земле присутствие массовых убийц!
