Речной трамвай пришвартовался, они перешли по шаткому узкому трапу на пристань. Постояли немного под дождем, глядя, как трамвай уходит в дождевую морось, и медленно пошли к высотке. Поднялись на лифте на свой этаж, потом Ит какое-то время возился с замком, и, наконец, они вошли в квартиру…
И настала вечность.
Краем сознания Ит ловил детали, тут же становившиеся для него бессмертными, – влажная ткань ветровки под ладонью, мокрые волосы, легкое дуновение воздуха из плохо прикрытой форточки, принесшее пряный осенний запах опадающей листвы. Сейчас их осталось лишь двое, но все равно – ощущение окончания, завершения происходящего пришло столь же остро и всеобъемлюще, как всегда. И, как всегда, остались все те же вещи – полный покой, одновременно бьющиеся сердца и остановившееся время…
* * *
Ольшанская в третий раз робко сунулась в открытую дверь – они все еще стояли, замерев и ни на что не реагируя. Сумка с вещами валялась на полу, с ботинок натекли небольшие лужицы. Роберта подумала и все-таки решилась. Она подошла к Иту и тронула его за руку.
Ит медленно поднял голову и посмотрел на нее.
– Что? – спросил он еле слышно.
– Ит, вы так три часа уже стоите, – шепотом объяснила она. – Вы бы хоть разделись, что ли. Мокрое же все, он простудится.
– Ну да… наверное, – неуверенно сказал он.
Три часа?
Что такое три часа по сравнению с вечностью?..
Даже упоминания не стоит…
– Вам помочь? – поинтересовалась Ольшанская.
– Если не трудно. Он заснул.
Они дотащили Скрипача до кровати, в четыре руки быстро раздели (Роберта, увидев чудовищный шрам на его спине, сдавленно охнула) и уложили.
– Берта, как настроение? – повернулся к ней Ит.
Разговаривали шепотом.
– Да не очень, – призналась та. – Через три дня свадьба, а погода вон какая. – Они кивнула в сторону окна, за которым висела дождевая хмарь.
– Так за чем дело стало? – удивился Ит. – Попросите Ири разогнать облака, ему это только в радость будет.
– А он сумеет?
– Конечно, сумеет… он еще и не такое сумеет.
В комнату тихонько вошел Гриша Ройе. При его габаритах – больше ста кило веса и рост под метр девяносто – ходить тихо было весьма затруднительно, но он явно очень старался.
– Бертик, – начал он гулким шепотом. – Ты им поесть что-нибудь принеси. А то куда это годится…
– Сейчас, – шепотом же отозвалась Ольшанская.
– Не надо, – махнул рукой Ит. – Он до утра не проснется.
– Ну хоть вы тогда поешьте, Бертик сделала гуляш с картошкой. – Гриша сел на стул, который под его весом протестующее скрипнул. – Очень вкусно, я две тарелки съел.
Ит уже знал его историю. И то, что Гришина бывшая жена, как выяснилось, родила обоих мальчишек вовсе не от него, а от своего старого любовника. И что Гриша, сам того не зная, несколько лет кормил и ее, и этого хмыря. Чувствовал, чуть не с первого года жизни с Мариной, что происходит нечто неладное, но вырваться уже не мог – слишком обязательным был человеком. Сам он постоянно находился в разъездах, мотался по всей стране, чтобы обеспечить семье достойное существование, – а женушка в это время не работала, имея более чем достаточно времени, чтобы крутить шашни. И что Гриша, случайно узнав обо всем этом, полтора года назад развелся с ней и, оставив ей с мальчиками все, что имел, уехал в приграничный район, на научную станцию. И что все эти годы он проклинал себя за то, что бросил Берту и женился «по залету» на Марине. И что потом, не выдержав, все-таки написал Берте длинное письмо, полное запоздалого и горького раскаяния. И что она тут же ответила, и он приехал, и вот теперь…
Ройе, как выяснилось, работал в той же области, что и Ольшанская. Вот только работать по специальности из-за постоянно желающей денег Марины у него не особо получалось – зарплаты у ученых были аховые, а ей все время что-то требовалось. То шмотки, то хрусталь, то ковры, то духи, то еще что…
– Ит, я сейчас сюда вам принесу, – предложила Ольшанская.
– Ладно, – сдался тот. В конце концов, тарелку можно будет убрать в холодильник…
– И прослежу, чтобы все съели, – добавила она.
Не получится…
Ит тихо засмеялся.
– Платье купили уже? – поинтересовался он.
– Купили, – довольно улыбнулся Гриша. – Красивое.
– Мне бы больше пошел мешок из-под картошки, ну да ладно, – проворчала Роберта, выходя из комнаты.
Москва – Орин
Разлуки и встречи
Три катера шли по Пахре, под пасмурным осенним небом. Начался листопад, и красота стояла вокруг такая, что сердце замирало от восторга, щемящей грусти и нежности. Бронза, огонь, всполохи алого – и темная, неспешная река, по которой плывут золотые монеты небесной чеканки и отражается кружевная сеть неспешно светлеющих облаков. Внезапно впереди возникла солнечная промоина и начала расти, вбирая в себя облака, становясь все больше. Темная вода впереди засверкала серебром, заискрилась – и пришедшая было печаль стала исчезать, растворяться в сиянии…
– Ири? – полуутвердительно спросила Ольшанская. – Это он сделал?
Скрипач пожал плечами.
– Вполне может быть, – ответил он. – А может, и нет. Не знаю.
Барда с собой не взяли – решили не рисковать. Мальчишка все-таки еще не в форме для такого путешествия. Лучше самим, а потом, если все получится… Ит не додумал эту мысль, было незачем. Теперь уже не имеет значения.
Причалили, разгрузили аппаратуру. По большей части регистрационную, необходимо было снять данные с площадки в тот момент, когда она заработает. Активаторы Ит вынес последними, и они со Скрипачом не спеша отправились следом за группой.
Час устанавливали аппаратуру. Им обоим делать было уже совершенно нечего, поэтому отправились в больницу… вернее, в здание больницы – две недели назад ее расформировали окончательно, и теперь в здание въезжал филиал отдела комиссий НИИ БВФЖ. То есть уже даже не отдел, а практически самостоятельный институт – сейчас его регистрировали. «ИВК им. Конаша» – «Институт внеземных контактов им. А. Конаша»…
В здании стало чисто, в нем спешно делался ремонт. Пахло масляной краской, побелкой. Томанов уже начал завозить оборудование, поэтому то тут, то там стояли деревянные ящики с приклеенными к ним сопроводительными бумагами. Ит быстро нашел палату, в которой лежал, – постояли, посмотрели задумчиво на маленькое помещение с подслеповатым окном.
– Странно. Наверное, я должен что-то чувствовать, но я не чувствую ровным счетом ничего, – пробормотал Ит. – Это неправильно?
