Хозяин Цитадели! Великий Враг рода человеческого! Черный Князь, или как там еще зовут его Любители? Сатана!
Маленький плюгавый человечишка. На нем засаленная, поношенная, давно не стиранная одежда. Он испуган. Он хочет понравиться или – еще лучше – напугать, но ему больше нечем пугать. Он приглаживает длинные редкие волосы, прикрывающие его плешь, он неуверенно ухмыляется, показывая редкие желтоватые зубы, заметно порченные кариесом. Один из его зубов – стальной, и это почему-то смешит меня больше всего. Я смеюсь, стоя перед ним; я смеюсь, показывая ему сверкающий хрустальный шар, разгоняющий последние остатки клубящейся мглы и лиловых молний по углам. Я смеюсь, пока мои товарищи встают рядом со мной, в изумлении глядя на страшного, могущественного, наводящего ужас Хозяина.
– Я… – произносит Хозяин низким, неприятным голосом, странно контрастирующим с его плохими зубами и сальными волосами, и умолкает, неотрывно глядя на хрустальный шар. В его черных, как две дырки в ничто, ничего не выражающих глазенках тускло отражается ослепительное, кипенно-белое сияние шара.
Я снова смеюсь, потому что даже сейчас он может говорить только о себе, даже сейчас.
Он пытается снова стать грозным, вновь явить буйволовые рога и красный плащ, но глазки его неотрывно смотрят на шар.
Он пытается обрушить на нас те же чудеса, которыми он сокрушил волю Империи много веков назад – но тщетно: Жилы Силы, видно, требуют сосредоточения, а он может сейчас смотреть только на хрустальный шар.
И тогда я, даже не особенно сильно размахиваясь, обыденным движением бросаю хрустальный шар Хозяину в лицо.
Шар вспыхивает. Слепящая, белая, непередаваемо чистая вспышка.
И все.
Мир вокруг нас мгновенно рушится.
Это было похоже на атомный взрыв, причем где-то поблизости, на катастрофическое землетрясение, причем прямо под нами, на разрушение огромного здания, причем находились мы внутри этого здания… Несколько секунд мне казалось, что голова моя разорвется от оглушительного шума и вибрации. Несколько секунд я думал, что здание действительно рушится, но стены стояли неколебимо, сотрясался, свистел, ошеломляюще завихрялся вокруг нас только воздух, в котором все меньше и меньше становилось тошнотворного запаха серы. Клубы мрака, блистающие внутри них лиловые молнии – все эти принадлежности дешевой дискотеки постепенно исчезали. Шум становился сначала переносимым, потом терпимым, потом просто очень сильным…
…и вдруг пропал.
Все кончилось.
Мы стояли в обширном пустом помещении, слабо освещенном неясными отблесками откуда-то сверху.
Перед нами, пустой и мрачный, высился на постаменте из четырех гранитных ступеней черный трон. Высокое, вырубленное из черного камня кресло простых, суровых очертаний – прямые подлокотники, прямая высокая спинка. Навеки опустевший трон.
Четырех тел в мешках перед троном больше не было. Все было, как и предсказывал Сатклифф: как только похититель был уничтожен, похищенные вернулись туда, откуда он выкрал их. Удерживавшие их в чужом времени энергетические потоки исчезли, и все четверо тут же, словно до того стянутые туго натянутой резиной, были отброшены на свои места в истории: один продолжил настраивать свой инструмент, другой окунул кисточку в тушь, третий бережно перевернул пергаментную страницу, четвертый похлопал по крупу своего коня, проверяя сбрую. Они ничего не заметили. Для них тягостные дни пленения, наркотического дурмана и утомительных перевозок с места на место обернулись долей секунды, которая еще некоторое время отзывалась в сознании непонятной угнетенностью и дурным самочувствием. Но, не зная об источнике этой дурноты, они не придали ей никакого значения. Во всяком случае, в истории не осталось сведений о том, чтобы их это как-то обеспокоило.
Мы огляделись.
В стенах помещения, прежде гладких и ничем не украшенных, теперь было множество дверей. Все они были разные. Это было очень странное зрелище: деревянные, стальные, каменные, пластиковые двери разной ширины и высоты – и больше ничего, голый камень.
Мы двинулись в обход зала. Я дергал за ручки там, где их можно было дернуть, пытался поворачивать там, где их можно было повернуть, нажимал там, где на них предполагалось нажимать. Двери не открывались.
Но тут вдруг Святослав Ингварьевич быстро, обгоняя нас, зашагал вперед, пропустив несколько дверей, и остановился у низенькой деревянной дверцы, искусно обитой коваными железными полосками с круглыми клепками. Притолока и косяки дверцы были сделаны из массивных деревянных брусьев, так странно смотревшихся на черном камне стены (казалось, брусья буквально вросли в камень). На левом косяке, примерно от уровня моего бедра и до роста взрослого человека, шел неровный ряд зарубок.
Святослав левой рукой наклонил ножны, правой отвел сверкающий, будто и не был он только что покрыт отвратительной черной кровью, меч, ловя окованное бронзой устье ножен, со стуком вогнал внутрь длинное лезвие и бережно провел по зарубкам ладонью.
– Это батя мой зарубки-то делал, – объяснил он мне. – Вот это мне три года. А последняя – шестнадцать стукнуло… Батю-то убили потом, – объяснил он Сатклиффу, и Стивен сочувственно похлопал князя по плечу.
Святослав взялся за кованое дверное кольцо, толкнул дверцу, и она открылась.
Все замерли.
Князь наклонился, просунул голову в дверцу. Я заглянул через его плечо. За дверцей было небольшое помещение, освещенное дневным светом из узких окошек. Вдоль обшитой досками стены тянулась деревянная лавка; в углу на лавке грудой были свалены какие-то темные одежды, то ли суконные, то ли войлочные. Из-за двери пахло дымом, сеном и хлебом. У меня даже голова закружилась – давненько не ощущал я таких запахов…
Святослав прислушивался. Там, за дверцей, слышались откуда-то с улицы возбужденные мужские голоса; длинно и зло заржал конь.
– Куда-то наши собираются, – объяснил мне юный князь. – Слышишь, коней выводят… Надо мне с ними.
Он повернулся, долгим взглядом обводя наши лица.
– Прощайте, братие, – проговорил он наконец. – Сделали мы с вами дело великое… Храни вас Господь. Не поминайте лихом раба Божия Святослава…
– Ступай с Богом, князь, – сказал ему Реостат. – Всего тебе…
Святослав, снова поворачиваясь к дверце, глянул на меня и подмигнул.
– А то идемо сы мною, Киме? – прошептал он, впервые за все эти дни – не на линке. Я улыбнулся ему. Князь наклонился, проходя сквозь дверь, и прощально махнул нам с той стороны. Дверь стукнула, закрываясь.
Я машинально толкнул ее снова. Дверь была наглухо, неколебимо закрыта. Никаких звуков из-за нее уже не доносилось.
