Вождь Шенкенбах полежал, задумчиво рассматривая чистое, ласковое весеннее небо, пока не примолк в затылке звон, потом встал и счистил со штанов густую грязь.
– Это было единственное доподлинное чудо, которому я оказался свидетелем за всю свою жизнь!
Сороки собрались на вершине вяза, черные бусинки их глаз насмешливо уставились на неудачника. Шенкенбах поднялся, отломил надтреснутую ветвь, ощипал с нее мелкие веточки и взвесил в руках готовую крепкую дубину.
– Следующий ответит за все.
Новый путник не заставил себя долго ждать. Им оказался всадник средних лет и неопределенной, ускользающей внешности, немного похожий на богослова, взгляд его холодных светлых глаз не отрывался от дымчатого горизонта. Путешественник очень быстро, словно торопясь скрыться от погони, скакал на поджаром, забрызганном грязью рыжем жеребце и показался Шенкенбаху немного знакомым.
– Святые покровители, неужто я грабил и его?
Разбойник, наученный горьким опытом, ни на секунду не положил суковатую дубину. Он неловко пошарил левой рукой в вязкой глине, в ворохе прошлогодней листвы, отыскивая секретную веревку. Затоптанный и смятый, ее конец долго ускользал от толстых пальцев. Путник, не догадываясь об опасности, вихрем пронесся мимо. Веревка наконец натянулась, едва ли не задев прощально мелькнувшие копыта лошади и ее длинный, развевающийся хвост.
– Вот отродья проститутки! – искренне возмутился разочарованный Шенкенбах. – Такой плохой ловли не было уже десять лет.
Он проводил тяжелым взглядом силуэт несостоявшейся жертвы и устроился ждать с неистощимым терпением хищника.
Глава XXXI
Последняя легенда Хрониста
Людвиг фон Фирхоф. Восточная провинция Империи.
Весной 7014 года западные земли Церенской Империи охватил пожар войны и все смешалось в событиях и умах, придя в беспорядок неимоверный. Император Гаген Святоша исчез, числился убитым, а, стало быть, по общему мнению, умер, не оставив законного наследника. Оба младших брата императора умерли от морового поветрия еще два года назад. Уэстокская принцесса Винифрид, супруга церенского императора, объявленная правительницей и не признанная собранием баронов, под охраной рыцарей-соотечественников одиноко и печально занимала трон в Лангерташ.
Дама по большей части плакала, осторожно касаясь платочком мокрых от слез веснушек и нежного пушка возле висков.
– Вашими стараниями, братец, я осталась без супруга!
Принц Хьюг, чье поведение в немалой степени подправили гримуары Адальберта, несколько ошалел от череды безумных событий – собственные победы почему-то казались ему зыбкими, неверными и не внушающими доверия. Все-таки он, как мог, постарался утешить сестру:
– С таким приданым, как корона, ты легко отыщешь нового жениха…
– Как бы мне не растерять мое приданое… вместе с головой!
В южных провинциях Империи беспорядочная толпа восставшего мужичья громила все подряд и грозила превратиться в армию. С юго-запада двигалась настоящая армия – рыцарь Бриан д’Артен вместе с воительницей Анной Поэтерской торопился спасать императора, ничуть не смущаясь его отсутствием и предполагаемой смертью.
Мода на самозванцев-Клаусов исчезла совершенно, зато появилось множество Гагенов-самозванцев, каждого из которых сопровождала малая или большая компания приверженцев – смотря по таланту и удачливости очередного вождя.
Случайные люди в разных укромных местах (часовнях, заброшенных замках и старых развалинах) видели распахнутый Портал Адальберта, некоторые даже сумели разглядеть печальный силуэт расстроенного Хрониста, однако, в силу множества хорошо укоренившихся предрассудков, одни приняли его за дьявола, а другие – за явление неупокоенной тени императора-мученика. Петрус Фламиникус, ученый заклинатель духов, опробовал на потустороннем пришельце только что составленную самоновейшую магическую формулу призывания, связывания и подчинения, но вынужден был в смущении отступить, когда призрак Адальберта ответил обидными словами на хорошей латыни, сопроводив их дерзкими, распущенными жестами и, возможно, опасным заклинанием на непонятном языке.
Брожение умов достигло высшей точки. Хотя номер года выдался неподходящий, проповедник Роккенбергер вещал о конце света. Находились те, которые ему верили.
В этой сумятице событий никто не обращал внимания на человека, который, изредка и ненадолго останавливаясь в уцелевших трактирах, день за днем с упорством одержимого скакал на восток. Усталость уже наложила на лицо путника отпечаток, подобный тонкому слою серой пыли, бился за плечами поношенный, потрепанный непогодой плащ. Путника нес поджарый жеребец с длинным хвостом. На нечастые вопросы об имени, незнакомец назывался Людвигом, и не находилось людей, которые бы захотели узнать что-то еще.
Беженцы переполняли дороги Империи. Фирхоф ловил на себе взгляды – равнодушные, словно вскользь задевшее случайное прикосновение, тяжелые – преисполненные ненависти, готовой излиться на первого встречного, женские – порой с оттенком робкой и жалкой попытки обольщения, пустые – сломленных горем людей, потерянные, голодные, равнодушные, дерзкие, всякие. Бывшего министра Империи не узнал никто.
До Фробурга он добрался к середине весны, ворота, наглухо закрытые, сдерживали разбредшуюся от отчаяния по полю толпу беглецов.
– Отворите! Пустите нас, уэстеры идут!
– Мы голодаем! Дайте хлеба.
Стража не отвечала, избегая даже брани. Еще через два дня на главной башне взвился черный флаг – страшный и понятный всем знак чумы. Толпа поредела, но кое-кто усомнился:
– Магистраты специально приказали вывесить эту тряпку…
Людвиг безучастно окинул взглядом неприступные стены и повернул коня на юго-восток. Весна в этом году кончилась раньше обычного и лето не в срок вступало в свои права – дул теплый упругий ветер с юго-запада, земля подсыхала, но мало кто думал о севе. Нежно-изумрудный ковер травы вытаптывали и пожирали отощавшие кони. Крошечные листья проворно проклевывались на недавно голых ветвях.
Лошадь Фирхофа пала. В печальных карих глазах умирающего коня стыл немой укор, и Людвиг, в последний раз благодарно дотронувшись до бархатной рыжей шеи, перерезал животному горло.
Дальше он шел пешком, смешавшись с бесчисленными бродягами, которых война лишила привычной жизни и крова. Мост через Аргену исчез – его подточил, смял и унес бурный разлив, пойменные луга скрылись под слоем мутной воды, переправа исчезла, два десятка изможденных людей дрались над уцелевшей лодкой.
– Я первый ее заметил!
Высокий, жилистый человек, несмотря на истощение, сохранивший остатки силы, вместе с двумя помощниками столкнул челнок на воду. Весла заколотили по грязной воде. Бродяга, у которого сквозь дыры на куртке просвечивала серая от голода кожа, зашел в воду по грудь и попытался догнать лодку. Его ударили веслом по пальцам, потом по голове, человек оступился и упал, погрузившись в воду с головой. Челнок быстро уходил. Оставшиеся на берегу швыряли вслед камни.
