Гляжу на себя в исцарапанную и мутную поверхность. После нырка не только мозги на место встали. Прическа и та пришла в относительный порядок. Правда, волосы отросли и лезут на уши. Блин, и стригся-то не так давно. Месяца не прошло. А рожа заросла как у моджахеда. Еще пару дней, и можно смело записываться в дервиши. Если они белобрысыми бывают.
Пытаться сбрить это намордное безобразие древним, как дерьмо мамонта, «Харьковом» не вариант. С другой стороны, чтобы скоблиться безопаской, нужно минимум одно новое лезвие и горячей воды побольше, а то морда начнет облезать, как у шелудивого. Но ничего из списка у меня нет. И руки дрожат. Мелко, но противно.
Кстати о птичках, то есть о руках. Правая начинает ощутимо саднить. То есть болела-то она, похоже, и раньше, но сейчас я ее разработал, и боль из тупой и постоянной стала дерганой, колющей. Да уж — под костяшками чернеет сплошной синяк. А это уже серьезно и плохо. Если я кого-то так приложил, и до сих пор менты дверь не ломают, значит, что где-то в городке имеется не обнаруженный или еще не опознанный труп. Убитый тяжелым тупым предметом. То есть мной.
Хотя, конечно, перед кем я понты кидаю, как персидскую княжну в набежавшую волну?… Чтобы убить человека голыми руками, нужна совсем другая форма.
Снова смотрю на свое отражение в мутном надколотом зеркале и понимаю — нет, убить точно не мог. Правильный бой с бухлом не дружит. А вот я как раз дружу, самозабвенно, так сказать.
В общем, не стоит дергаться раньше времени. Будем переживать проблемы по мере их поступления, а не загодя. Вечером в «Ласточку» наведаюсь, все и узнаю. Товарищи по-любому расскажут. Такая информация по городку разнесется мгновенно. Он у нас маленький…
Бросаю прощальный взгляд на свою хмуро-помятую физиономию, и под несмолкающие фальшивые стенания общипанного «Орла» иду одеваться.
И ведь к этому птицу народ, оказывается, ходит. Запись-то концертная, с длинными проигрышами, заунывным подпеванием зала, с бесконечными «бис!» и прочими аплодисментами. Минут десять точно тянется, и заканчиваться все никак не собирается. Я уже штаны нашел, а она все нудит и нудит. И мерзко же как. Гестаповцы оценили бы. Как это… вербальное средство дознавания, во!
Закрываю дверь в квартиру, благо открывать ее не требуется, это я обычно вечером забываю. За спиной хлопает скрипучая дверь подъезда. Зябко ежусь. Интересно, вот отчего так сложилось, что в здешних краях по утрам так сыро даже летом? И холодно, как осенью. Хотя, нет, понятия «холодно» нет. Бывает свежо, очень свежо, и так свежо, что ну его на хер. Нынче вторая стадия. Или это меня с бодуна трясет?
Впрочем, и от уличного «очень свежо» есть польза. Прохлада, будто огуречный рассол, глушит набат в голове и морскую болезнь в желудке. Жрать, правда, начинает хотеться, но и это с моей работой дело поправимое.
Выруливаю со двора на улицу и громко матерюсь. Долбаная песня, походу, будет преследовать до конца дня — теперь она исторгается из форточки на первом этаже.
Балы, красавицы, лакеи, юнкера
И вальсы Шуберта, и хруст французской булки
Любовь, шампанское, закаты, переулки
Как упоительны в России вечера!
Скрипя зубами от бессильного отвращения и борясь с желанием запулить в окно кирпич, бреду дальше, чуть пошатываясь в такт музыке. «Как упоительны…» Хер там, «Как отвратительны!»
Ненавижу всех. И все. А особенно, то, что вокруг. И ровные ряды пятиэтажек по правой стороне улицы, и разнокалиберные хатки частного сектора по левой. Ненавижу оставшиеся за спиной ворота КПП бывшего военного аэродрома… Даже сереющий вдали бюст знаменитого космонавта, которого угораздило родиться в этой дыре, и то ненавижу. Хотя, он точно последний, кто виноват в моем паршивом настроении и самочувствии…
Через месяц дети получат первые двойки. И будет ровно год, как я здесь обретаюсь. Яду мне, яду! Грамм сто, а лучше двести! Иначе до рабочего места не дойду, сдохну по дороге. И буду валяться под бюстом. Изображая памятник космонавтам, не выдержавшим испытание центрифугой. Не дождетесь! От дома до работы пять минут. Даже моим нынешним нетвердым шагом раненого во все четыре ноги африканского буйвола.
Народу на улице мало, считай и нет никого. Но из встречных и обгоняющих здороваются почти все. В городке, даже если считать окрестные деревеньки, от силы семь-восемь тысяч человеко-единиц. Естественно, что все друг друга знают.
На полпути, рядом с заброшенной газораспределительной станцией, что местами разобрана хозяйственным населением до фундамента, чуть не спотыкаюсь. Там совершенно по-куриному квохчут соседские тетки, сбившись в плотное кольцо. И больно уж скверные вещи говорят:
— Вот тут я его и нашла! — дает интервью толстая бабища, жена сторожа из котельной. — Шла утром вчера, смотрю, из дыры ботинки торчат! А вокруг собаки грызню устроили. Ну я ближе подходить поопасалась — еще покусают, они же дурные! Стою, думаю, куда бежать. А тут Володькин племяш на «Ладе» своей на работу ехал. Я к нему. Он из машины лопатку достал, чтобы собак разогнать, а они и сами разбежались. Потом скорую по сотовому набрал. Я дожидаться не стала, надо оно мне? В свидетели запишут, по ментовке затаскают. Суды, прокуроры!..
Я и так иду не быстро, а теперь и вовсе едва перебираю ногами. Благо в нынешнем состоянии и стараться особо не надо, все как в настоящем театре — сугубо естественно.
— Явдоха на базаре говорила, что он еще ночью помер… — добавляет подробностей самая осведомленная из теток: мамаша мэрского шофера Гришки. Тетеньке бы в фильмах ужасов ведьм играть — на гриме жуткая экономия…
— Ох ты ж, госпедя! — делано хватается за сердце одна из клуш, судя по говору — не городская. Здесь-то местные почти все по-русски говорят. Даже суржик особо не в ходу. — А хто то був, наш чи заброда?
Я, если честно, тоже не прочь узнать — кого это по утру собаки доедали. Кошусь на разбитую руку. Не мой ли клиент? Да не может такого быть! Хотя, конечно, может… человек животная странная, от царапины ржавым гвоздем, случается, помирает. Все может быть, подробностей бы! Не, нафиг, останавливаться — все равно что плакат вешать «Он помогал партизанам!», фу ты блин, «Главный подозреваемый!»
Поэтому гордо возвращаюсь на свой маршрут и ковыляю дальше. Я не торопливый, а на работе и так все расскажут. Впрочем, в трупе среди развалин нет ничего особенного. В городке полно таких, как я, отселенцев, да и просто бомжей и наркоманов. Так что здесь чуть не каждый день кто-нибудь мрет. Специфика ареала обитания, во как.
Город, а скорее, разросшийся поселок городского типа, куда меня приземлил стремительный домкрат резко оборвавшейся карьеры — на самом деле бывший военный городок. Раньше тут дислоцировались «стратеги»- авиаторы, если старожилам верить — аж пятнадцать войсковых частей. Но военных, после обретения незалежности сократили по самое небалуйся и разогнали. Так что теперь из производства в городке остался только потихоньку загибающийся сахарный завод, колбасный цех, да склады на бывшем аэродроме.
