Дергался, сдавленно шипел от вспышек боли в многострадальных ногах, крутил неподатливый металл до огня в ладонях, наваливался всем телом.
Бесполезно…
И вдруг — есть! Поддался штырь. Чуть-чуть, едва заметно, но поддался — провернулся немного. Сильнее; всем телом; рывок; еще раз! Опять! Оборот завершен.
Расшатывая штырь, боролся с ним еще несколько минут, пока он, наконец, не начал проворачиваться уверенно.
Далее второй этап: пришло время тянуть на себя. Выходил неохотно — приходилось все так же крутиться, натягивая на себя посильнее. Время от времени поддавался, выбираясь из стены на считанные миллиметры.
Я содрал кожу на ладонях и дышал как загнанная лошадь. Штырь, похоже, был бесконечным. Я уже вытащил его из стены чуть ли не на полметра, а он все не заканчивался. Еще рывок. Есть! Свобода! Проклятая железяка с приглушенным лязгом падает в соломенную труху.
— Дан! Что там?! — не выдержал епископ.
— Я вытащил штырь из стены. Повезло — он проржавел сильно.
— Слава тебе Господи! Дан — как там ваши ноги?
— Еще не знаю… погодите минуту.
Осторожно, придерживаясь за стену, поднялся. Шатает, перед глазами цветные разводы мельтешат… совсем меня местные гестаповцы доконали. Соберись Дан! Соберись! Так. Ноги. Что с ними? В протезы превратились… Не чувствую я их от середины голеней и ниже — будто деревянные. Интересно — как дерево может так сильно болеть?
— Дан! Вы стоите! Это действительно чудо! Ноги ведь совсем сломанные были!
— Стоять стою, да только деревянные мои ноги — кроме боли ничего не чувствую.
— Идти сможете?!
— А у меня есть выбор?
— Боюсь, что нет…. Сможете меня освободить?
— Посмотрю…
Смог. Все оказалось просто — колодки закрывались на простейший деревянный запор. Даже ключа не потребовалось. Да и зачем он — узник все равно самостоятельно до замка ни за что не дотянется.
Освободившись, Канфидус деловито изучил кандалы на своих ногах, а затем мою цепь. Особенно его привлек штырь. Покрутив его в руках, он пробормотал:
— Придется грех на душу брать…
— Вы о чем?
— Да тюремщику надо бы по голове врезать — на другое сил не хватит… ослаб я здесь.
— А уж как я ослаб… Думайте об этом позитивно — деваться-то нам некуда. И вообще, башка у него, похоже, из чугуна — не сдохнет. Только как до него добраться…
— А это как раз легко. Вы только сядьте за спиной моей, и железку эту наготове держите, чтобы я ее быстро схватить мог. В такой темноте он вряд ли поймет, что вы с места сдвигались. Сейчас позову.
Епископ опять пристроился к колодке, опустил доску. Запор, естественно, остался в открытом положении, но в потемках заметить это нелегко. Застыв в прежней позе, громко выкрикнул:
— Эй! Добрый человек! Я кое-что важное вспомнил! Подойди — будь добр!
Вдалеке невнятно забурчали, на стенах засверкали отблески приближающегося огня. Вскоре показался тюремщик — встал перед решеткой, что-то жуя, недовольно буркнул:
— Чего орешь, колодник. Плетей давно не нюхал?
— Добрый человек, ты же меня про шлюху спрашивал? Про ту, которую мы с другом не смогли поделить мирно?
— Ну? — подозревая подвох, недоверчиво уточнил коротышка.
— Я вспомнил про нее кое-что.
— И что ж ты вспомнил такое?
— Она была твоей мамой.
Тюремщик не стал ругаться, или другими экспрессивными способами выказывать свое раздражение от полученной информации. Медленно покачав головой, вздохнул:
— Вот что за люди — и пожрать не дадут спокойно. И чего ж им не сидится? Думаешь, про плети я пошутил? А не шутил я… не шутил. Погоди маленько — сейчас вернусь.
— Да я не тороплюсь, — снисходительно произнес епископ. — Сочувствую тебе, парень: не повезло тебе с родителями. Особенно с матерью.
— Вот и посиди, а как вернусь, послушаю, что запоешь. А ты непременно у меня запоешь…
Дождавшись, когда тюремщик отошел подальше, Канфидус напряженно пробормотал:
— Дан — он за плетью пошел. Сейчас вернется.
— Я может и не выгляжу сильно умным, но это и без вас понял.
— Вы железку держите наготове, а то и впрямь плетей отведаю. Он хоть и невысок, и жирком заплыл, но силенок на пару колодников хватит. Совсем я здесь ослаб, а про вас и думать страшно…
— Ты там не соскучился? — весело донеслось издали.
— Скучаю. Маму твою вспоминаю, — буркнул епископ. — Она веселая была, и недотрогу из себя никогда не строила.
— Сейчас-сейчас… и за твою маму возьмемся — я не я буду, если еще до полуночи ты не признаешься, что она была грязной свиньей.
— И не надейся: моя мать твоей сестрой не приходится.
Свиная тема, неосторожно задетая тюремщиком и обернувшаяся против него, разозлила коротышку до крайности. Вне себя от злости, неистово мечтая как можно быстрее превратить кожу обидчика в полигон для игры «крестики-нолики», он, прекратив разговор, рывком сдернул скрипучий брус засова, легко распахнул решетчатую дверь, сбитую из неподъемных брусьев, вошел, развернулся, потянулся к гнезду для факела. Епископ, сочтя момент удобным для атаки, поднял колодку, выхватил из моей руки штырь, бросился вперед.
Канфидусу не хватило мгновения. У тюремщика или глаз на затылке имелся, или просто чутье сработало — не оборачиваясь, отшвырнул факел, отскочил в сторону, вслепую размахнувшись тройной плетью. Епископ взвыл от боли, рванулся к противнику, но, увы — слишком далеко: цепь натянулась, а меня от рывка кинуло носом на пол. Недогадливый еретик позабыл, что его железное оружие закреплено на сокамернике — его отбросило назад, он завалился рядом.
— Ах ты гниль! — возмутился тюремщик и совершил непростительную ошибку.
В такой ситуации действовать допустимо лишь одним способом: опрометью выскочить из камеры и максимально быстро закрыть за собой дверь. Все — никуда сидельцы не денутся. Остается дождаться подмоги, и уж после вразумить их методами физического воздействия. Чтобы неповадно было.
Коротышка решил покарать нас немедленно. Подошел, от души размахнулся своей треххвосткой. Я на месте не валялся — шевеля всеми когтями, подтягивал к себе штырь. К счастью епископ его выронил при падении.
Ладонь достала до ржавого металла. Плеть сейчас пойдет вниз. Серьезная плеть — одного неуверенного удара хватило, чтобы бывалого еретика деморализовать. Так и корчится на полу — больше не пытается атаковать.
Отчаянно замахнувшись, я выпустил штырь, придерживая его за цепь. Тот, по дуге пронесшись над полом, концом достал до голени тюремщика. Весу в железяке немало, скорость тоже хорошая — позабыв про плеть, коротышка с воем присел, обхватив руками поврежденную лапку. Канфидус, перестав корчиться, извернулся, ухватил штырь, ударил коротко, в голову, с противным стуком, скорее даже хрустом. Вой смолк, сменившись булькающими хрипами.
