Но стоило только загрохотать над полем боя первым выстрелам, как становилось ясно, что туринская казна не прогадала, назначив им щедрую плату. В бою наемники зачастую демонстрировали больший пыл, чем самое воодушевленное христианское воинство, которому епископ пообещал райское блаженство сразу после мученической смерти на лангобардских пиках.
И только в бою делалось очевидным, что разноцветные щегольские шелка укрывают под собой закаленную сталь. Ощетинившиеся аркебузами, цепи наемников оставались незыблемы даже под градом вражеских снарядов, а ванадиевые пули без промаха били на двести метров, разя вражеские доспехи в уязвимые места и приборы наблюдения. Даже венецианские аркебузиры, признанные мастера огневого боя, иной раз вынуждены были отступать, столкнувшись с яростью наемных отрядов. Не боящиеся ни Бога, ни черта, не чтящие ничьей чести, кроме своей собственной, охочие до золота, по части кровожадности способные дать фору самым изуверским еретикам, на поле боя наемные части зачастую вершили страшные чудеса, которые святые отцы не спешили внести в церковный информаторий, ибо попахивали те отнюдь не елеем.
За обитателями многочисленных восточных марок и графств Франкской империи давно и небезосновательно закрепилась слава гордецов, чтящих традиции предков превыше здравого смысла, и беззаветных рубак, что намертво срослись со своими рыцарскими доспехами. Но когда небо застилало пороховым дымом, возвещая наступление черных дней и очередное нашествие варваров с востока, редкий владетель считал зазорным заручиться помощью наемников.
Велеречивые каринтийцы, известные своими несокрушимыми пехотными терциями, самоуверенные фриульцы, большие знатоки по части дальнобойных орудий, даже веронцы, достигшие совершенства по части тяжелых штурмовых доспехов – все они призывали на помощь наемников, когда становилось очевидно, что дело оборачивается скверно.
Не потому, что те были неодолимой силой – нет ничего, что нельзя было бы смять при помощи огнеметов и комбинированного фугасно-осколочного огня – а потому, что они обладали еще одним особенным качеством, за которое и ценились более всего.
Наемники не бежали.
Никогда, ни при каких обстоятельствах. Что бы ни творилось вокруг, их боевые порядки оставались незыблемыми, как волнолом, преграждающий путь бушующему морю, паникеров же они судили собственным судом, скоротечным и жестоким.
Гримберт знал много тому подтверждений. Семь лет назад граф Вермандуа и герцог Геристальский сошлись в смертельном противостоянии, не поделив несколько провинций почившей Карантанской марки. Дело меж сеньоров обычное, но в тот раз кто-то из них произнес в перепалке несколько лишних слов, расплатой за которые стали три года опустошительной войны, обескровившей северные графства лучше, чем удар ножом в брюхо посреди пьяной драки.
Генеральное сражение произошло под Карнбургом и впоследствии стало известным как Три Пьяных Креста. Канонада грохотала восемь дней подряд, с такой неистовой силой, что ангелы Господни, должно быть, метались на небесах, теряя перья, вообразив, будто пропустили приближение Страшного Суда. К исходу восьмого дня окровавленные остатки армии графа Вермандуа, израсходовавшие последние силы в самоубийственных контратаках, обратились в беспорядочное бегство, неудачно названное сменой диспозиции.
Уцелевшие рыцари графа, броня которых была изъязвлена вражескими снарядами, уходили на юг, устало огрызаясь пулеметным огнем. Боевые трициклы беспомощно чадили в воронках, похожие на туши исполинских стальных быков. Гвардия бежала прочь, побросав запасы пороха и забыв про арьергард. Остались только наемники – две сотни душ из «Ржавой компании» капитана фон Штерца. У них не было ни тяжелого вооружения, ни рыцарских доспехов, только загадочный кодекс чести – и пороха на три часа плотного боя.
«Ржавая компания» отбивалась под Карнбургом четыре полных дня. Окруженная, истерзанная огнем, смятая бомбардировками и ядовитыми газами, она непостижимым образом воскресала с началом каждой новой атаки и вновь вставала в боевые порядки с примкнутыми к стволам байонетами. Когда с ними наконец было покончено, герцог Геристальский, говорят, лично похоронил в земле горсть праха, что осталась от капитана фон Штерца, и приказал возложить на этом месте мраморную плиту со словами: «Только стальному человеку ведома цена золота».
Сотня тяжеловооруженных галлогласов лорда Селкирка, известная в миру под бахвальским названием «Штопанные гульфики», полегла в полном составе на Оркнейских островах, превратившись в кровавую накипь в волнах прибоя – в тщетной попытке остановить высадку берберских сил. Это вызвало у безбожников такое уважение, что еще многие годы самым популярным амулетом среди их варварских военачальников оставались зубы и костяшки лорда Селкирка, оправленные в серебро, а его глаз, заключенный в стеклянный сосуд с консервирующей жидкостью и инкрустированный рубинами, носил на груди сам Аль-Мансур ибн Хаммад, Черная Секира Севера.
Сборный отряд «Татцельвурм», собранный из ландскнехтов со всех Альб, принял свой последний бой на перешейке Эшель, встретив лавину рыцарей такой ожесточенной пальбой из серпантин, которые переносили по горам на руках, что одних только маркизов и графов настреляли больше, чем воробьев в крестьянском огороде. Когда ландскнехтов втоптали в холодный камень Альб, их раненый вагенмейстер поджег оставшиеся запасы пороха – и устремившаяся со скал лавина камня и льда стерла без следа и победителей и побежденных. Насколько было известно Гримберту, у этой их безвестной победы даже не осталось имени.
Наемники всегда сражались до последнего. Не потому, что чтили данные нанимателю клятвы, им зачастую и клясться было нечем, кроме своих шпор. Не потому, что испытывали в бою религиозный экстаз или ненависть к противнику – они с равной охотой поднимали на пики представителей всех известных конфессий, деноминаций и культов. Это было принципом цеховой чести, своеобразной круговой порукой. Если наемники побегут, оставив боевые позиции, неважно, чем закончится бой и какое название он получит впоследствии, важно то, что об этом узнает сеньор-наниматель. И в следующий раз уже не заключит с ними договор-кондотту, оставив их семьи умирать с голоду в горах. Дурная слава более прилипчива, чем сифилис, один раз ее заработав, можно скитаться по миру до конца дней и все равно не избавиться от ее гнилостного запаха.
Маркграф Туринский, безупречный рыцарь и защитник христианской веры, беззаветно чтивший рыцарскую честь, вполне сознавал силу наемников и не колеблясь усиливал свою рыцарскую дружину несколькими сотнями профессиональных ландскнехтов, если к тому принуждала необходимость, предпочитая отряды из квадских племен – те славились особенной дисциплиной на поле боя.
* * *
О том, что он здесь не гость, а пленник, ему напомнили неожиданно, но вполне доходчиво. Стоило ему случайно замедлить шаг, разглядывая это удивительное место и его обитателей, как ковыляющий горбун, секундой раньше казавшийся дряхлой развалиной, одним шагом покрыл разделявший их туаз и ткнул его пальцем в живот. И пусть палец этот состоял из полуистлевших костей и ржавого металла, Гримберт захлебнулся от боли – точно в диафрагму ему вогнали полновесный пилум.
- Живее, ваше сиятельство! – прокаркал старик, щелкнув древними зубами, - Негоже заставлять ваших слуг ждать! А попялиться по сторонам еще успеете, будьте покойны. Под виселицу вам самый высокий дуб в лесу приспособим, оттуда, сверху, далеко видать! До Аахена, мож, и не доглянете, а до Турина запросто!
Солдаты вокруг костров встретили эту сцену без малейшего сочувствия, напротив, одобрительным ворчанием и смехом.
- Так ему, Железный Паяц! Задай трепку!
- Откуси ему пару пальцев, увидишь, враз живее станет!
- Хер ему, а не виселицу. Петеру имперской пулей хребет сломало что лучину, всю ночь корчился, пока не помер. А этому, значит, виселицу? Не пойдет!
- Сюда его! У нас и угольки свежие! Набьем ему рот, чтоб дым из ушей пошел!
