его вымогалой и в качестве маленькой мести принялся раскачиваться на подкидной доске.
Будучи весьма посредственным прыгуном в воду, губернатор имел на сей счет общеизвестный, хотя и тщательно скрываемый комплекс. Замешанный на национальной идее, как поговаривали.
* * *
Вздохнув поглубже, я подскочил повыше, и…
Кто-то глянул снизу. Не тем бесцветным, беззрачковым взглядом, от которого всполошено просыпаешься ночью, потому что знаешь: ну вот и он, инсайтец, подкатывает, а взглядом тайным, теплым, томным, темным. Хрипловатым таким взглядом. Многого он стоит, такой взгляд.
Успев заметить запрокинутое лицо, распахнутые глаза, а под ними еще очень туго обтянутую грудь, я полетел в воду.
Сумитомо наградил меня аплодисментами.
– Никогда не видел столько брызг сразу, – довольно сказал сын моря. – Как тебе удалось?
– Сейчас научу, – пообещал я, озираясь.
Но Мод исчезла, растворилась, не забыв прихватить полотенце. Изжелта-бронзовый Сумитомо картинно облокотился о перила.
– Между прочим, танцует она превосходно.
Я угрюмо воздел руки.
– Суми. Клянусь твоей Аматерасу…
– Молчу, молчу, о, Сережа-сама!
Хохоча, он оборвался с вышки и выплеснул половину Леты. А в воде угря не поймаешь. Плавал губернатор куда лучше, чем нырял. В общем, ушел от наказания.
Когда-то японцы слыли за людей, которым вежливость заменяла юмор. Отрадно, что хоть в чем-то предкам жилось легче. Нет, я ничего не имею против японцев и юмора, пусть сочетания и бывают неуместными. Боже упаси от другого. От любви, не к ночи будь помянута. Любовь – это скверная патология здорового организма. Психическая, хотя и заразная. В конце концов излечивает сама себя, но не всегда и не скоро.
Как всякая хворь, любовь имеет отличительные признаки. Один из важнейших – искаженное восприятие действительности. Например, если после ухода женщины начинает казаться, что ксеноновые лампы светят тускло, значит, вы уже – того. С осложнением.
* * *
Вечный вопрос: почему именно она, а не любая из женщин?
Никто из мужчин ответа еще не нашел, в том числе и я. Но пытался честно. Доходило до того, что вызывал милый облик на монитор и рассматривал со всех сторон.
Мод была невысокой, стройной, хотя и вовсе не хрупкой. Напротив, она состояла из аппетитных округлостей, кокетливо перетянутых талией. Все это существенно, но не объясняет. Мало ли в мире женственных женщин? Даже на Гравитоне хватало. Оксана, например. Но к другим не тянуло, не влекло.
Мод предпочитала пышные прически и точеные каблуки. Имела твердый подбородок с очаровательной ямочкой. Ну и что? Лицо правильное, красивое, но не более того. Правда, кроме подбородка на ее лице выделялись глаза.
Глаза – это да. Глазищи. Карие, с золотистым отливом, они отличались особым выражением. Тем самым, которому я завидовал. Цвет, конечно, можно выбрать произвольно, а вот выражение – никогда. Выражение глаз пилота при сложной посадке, глаз художника на автопортрете, словом, глаз человека в момент концентрации мыслей и чувств, в момент творчества.
Такая концентрация требует напряжения, которое нервы не выносят долго. Поэтому ни один умный человек не может быть умным без перерывов. За исключением Мод. У нее перерывы, если и случались, были незаметными, я их не помню. Из состояния сосредоточенности, особой интеллектуальной мобилизации она не выходила, находилась в нем постоянно. Чем бы при этом ни занималась, и что бы ни творилось вокруг.
Говорила она редко, мало и кратко, правильными, законченными фразами. Говорила только то, что считала необходимым сказать. Оставалось впечатление максимальной обдуманности слов, будто она их экономила. И ощущение интригующей недосказанности. В виде слов от нее как бы отплывали айсберги, веющие прохладой, на три четверти скрытые водой.
Без видимых усилий с ее стороны в разговоре быстро приходило понимание того, что она старше вас, вы для нее открыты, со всеми своими недостатками, но и достоинствами тоже. Сама же собеседница оставалась изящным сфинксом. Замкнутым, загадочным, несколько страшащим. Но очень привлекательным. Такое поведение вырабатывается только у людей огромной внутренней культуры и только с возрастом. Неужели я полюбил возраст?
* * *
Но возраст в наше время – явление скорее духовное, чем телесное. Здоровое тело непременно требует своего. Да что ж это за человек, с ожесточением думал я. Ведь нет у нее никого, в замкнутом объеме космической станции такое не скроешь. Значит, дело в другом. Дело во мне. Неужели у меня изъян открылся отталкивающий?
Выбравшись из реки, я подошел к стенному зеркалу. Как и ожидалось, появился детинушка с румянцем во всю щеку. С невинным взглядом и оттопыренными плавками. Видимые изъяны отсутствовали, наблюдалась даже отдельная избыточность.
Я ей скучен? Я? Я?? Быть того не может! Чего ж тогда так смотрела снизу?
Комплекс у нее, вот что. Комплекс избыточного ума, бич женщины. Видит слишком много отдаленных последствий самых естественных поступков. Но если чересчур мудро относиться к жизни, то жить вообще не стоит. Из опасения помереть.
Ничего, решил я, поможем товарищу по быту. Никакие серные тюлени не спасут! Личность сложная и противоречивая – самая естественная жертва сильной воли. Либо сильного желания, чего во мне накопилось достаточно. Я впервые увидел не только цель, но и средство. Почувствовал себя вооруженным.
– Эй, нарцисс! – крикнул Сумитомо. – Ты долго собираешься любоваться собой?
– Заканчиваю, – решительно сообщил я.
* * *
За праздничным столом царил Круклис. Он много ел, пил, шутил. Старался, в общем.
И все бы ничего, да Зара, жена Абдида, невзначай спросила, о чем философ думает на самом-то деле. И этот невинный вопрос сломал веселье, оказавшееся неожиданно хрупким.
– О странной смеси слепости и спеси, – мгновенно отпечатал Круклис.
По-моему, даже не заметил, что срифмовал. Зара не поняла.
– О чем вы?
– Мы не желаем видеть, что орбита Феликситура не эллиптическая, полагающаяся пленной планеточке, а круглая, как циркулем нарисованная…
– Но эксцентриситет есть.
– Да смехотворный, – отмахнулся Круклис. – Далее. Впадаем в инсайт за инсайтом, тихо свихиваемся, но делаем вид, что ничего не происходит. А скажите, – тут Круклис страшно подался к Заре, – что делать с полудюжиной свойств Кроноса, которые не желают втискиваться в теорию нашего Сержа? Симпатичную, между прочим, теорию. Не меньше, чем сам автор.
Зара пожала плечами.
– А что в ней плохого?
– Да все хорошо. За исключением того, что учитываются одни лишь естественные силы. То бишь силы, известные нам, человекам, на данный момент.
Разумеется, каждую несуразность в отдельности, включая даже серных монстров, можно объяснить игрой случая, дело житейское. Но не все вместе, тут уж увольте. Слишком много наворочено. Наверное, в расчете на уровень понимания эпохи паровозов.
Зара шепотом поинтересовалась, что такое паровозы. Я объяснил.
– Чайник на колесах? – удивилась
