Где дружины «детей ворона» кераитов, наводившие ужас на врагов? Там же, где и остальные враги Чингисхана — в небесной степи. А здесь, на земле, черепа кераитских багатуров грызут лисы-корсаки да моют осенние дожди.
Племянницы Тоорила Ибаха-беки и Сорхахтани греют теперь ложа Чингисхана и сына его Толуя. Так захотело Вечное Синее небо.
Пришел черед Джамухи ответить за все то зло, что принес он монголам. Три кровавые битвы пожрали остатки его воинства. Из последней бывший анда Чингисхана вышел всего лишь с пятью нукерами. Они отправились в верховья Енисея, на гору Танлу, в дикие края, надеясь, что монголы потеряют их след. Но стремительный Джебе и упорный Джелме выследили беглецов.
Чингисхан с туменом воинов сам прибыл к подножью Танлу, чтобы поохотиться на Джамуху. Завтра утром начнется облава. Ни дремучие леса, ни заснеженные склоны, ни острые скалы не спасут тигра от разъяренного волка.
А сейчас надо спать. Поход за Великую стену можно готовить, только покончив с андой-предателем. Чингисхан отвернулся от костра, накрылся с головой и мгновенно погрузился в сон…
Он не проспал и часа — топот множества копыт поднял повелителя монголов с походного ложа. Первыми к потухшему ханскому костру прибыли телохранители-турхауды во главе с одним из «четырех героев» [8] джалаиром Мухали. Они окружили Чингисхана тройным кольцом и зажгли факелы.
- Почему ты прервал мой сон? — недовольно спросил у Мухали Чингисхан.
- Подарок не спрашивает, когда ему дариться, — с поклоном ответил Мухали, звеня доспехами.
Чингисхан кивнул, уселся на свернутый плащ и потребовал чашку горячего чая, заправленного козьим молоком и овечьим жиром. Пока он мелкими глотками пил остро пахнущую жидкость, на вершину холма поднялась многолюдная процессия.
Во главе ее ехали Джебе и Боорчу. Они вели в поводу коня, на котором сидел связанный человек в потрепанной одежде. На голову его был надет мешок. Следом шагали пятеро угрюмых людей, судя по черной одежде, джардаранов. Завидев Чингисхана, они рухнули на колени, уткнулись лбами в побитую инеем траву и заложили руки за спины в знак того, что вверяют ему свои жизни.
Выплеснув остатки чая в костер — в знак признательности духам огня — Чингисхан отдал опустевшую чашку одному из тур-хаудов, разгладил бороду.
- Черные вороны вздумали поймать селезня, — прозвучал из-под мешка глухой голос, заставивший сына Есугея вздрогнуть. — Рабы вздумали поднять руку на своего хана. У анды моего что за это делают?
- Снимите мешок, — чуть помешкав, велел Чингисхан. — И развяжите его. А тех, кто поднял руку на хана своего — истребить на месте!
Стоявшие на коленях джардараны дружно взвыли. Джебе соскочил с коня, на ходу выхватил из-за пояса кривой широкий меч. Этот клинок, сработанный китайскими мастерами, он добыл во время похода на кераитов. Меч разрубал железо как дерево, а по лезвию вился диковинный волнистый узор.
Освобожденный Джамуха с интересом смотрел, как его недавние слуги расстаются с жизнью. Когда последний из джардаранов был обезглавлен и Джебе вытер окровавленный клинок о полу халата, Джамуха перевел взгляд на Чингисхана. Тот по-прежнему сидел в седле и смотрел на бывшего побратима сверху вниз.
Чингисхан долго разглядывал Джамуху, заметив про себя, что тот сильно изменился за годы, что они не виделись. В густых черных волосах Джамухи появились седые пряди, лицо потемнело. Лишь глаза остались прежними — дерзкими, злыми глазами тигра, готовящегося к прыжку.
- Слезай, — сказал Чингисхан и подбросил дров в затухающий костер. Боорчу и остальным он коротко приказал: — Оставьте нас!
Турхауды отступили от костра на тридцать шагов. Джамуха спешился, уселся рядом с побратимом, вытащил из-за пазухи кусок вяленого козьего мяса.
- Я голоден.
- Ты всегда голоден, брат, — заметил Чингисхан.
- Это верно, — расхохотался Джамуха и крепкими зубами впился в мясо.
- Вот мы и встретились с тобой, брат, — негромко, задумчиво произнес Чингисхан. — Я многим обязан тебе. И в первую очередь — жизнью. Поэтому, в память о былой дружбе, хочу я привести тебя в память, пробудить заспавшегося. Ведь ты раньше страдал сердцем за меня, брат!
Джамуха проглотил мясо, отшвырнул недоеденное в темноту. Повернувшись к Чингисхану, он медленно сказал, стиснув наборный пояс:
- В далекой юности, на берегах реки Сангур, мы побратались с тобой, анда, и поклялись в верности друг другу. С той поры минуло множество лет. Было время, когда мы ели одну пищу, говорили речи, которые не забываются, и укрывались одним одеялом. Потом волею злых людей, недругов наших, разошлись наши пути, и кони наши побежали в разные стороны. Кровь встала между нами, анда. Теперь же проявляешь ты милость, Темуджин, и призываешь меня возродить былую дружбу… Но разве можно скрепить сломанный клинок, разве можно склеить переломленную стрелу? Не сдружились мы с тобой, когда было время сдружиться. Ныне ты — царь над царями, владыка степи, тебя подняли на белом войлоке и все враги пали от руки твоей. И дружбу ты подаешь мне, как милость свою.
Чингисхан дернулся.
- К чему тебе дружба моя, коли у ног твоих весь мир? — продолжал Джамуха. — Если я приму ее — в тяжелом сне и днем ясным будешь ты думать обо мне — и не верить.
Сын Есугея попытался возразить, но Джамуха властно оборвал его.
- Молчи, Темуджин! У тебя мудрая мать и умная жена. У тебя сильные братья и верные друзья. Тебя боятся враги. Вот почему ты стал Чингисханом! А я… Я — острая колючка в твоем плаще, кусачая блоха в твоей шубе. Поэтому не прошу — по праву анды требую: отправь меня поскорее на небесные луга. Там я буду молить за тебя Тенгри и тем сослужу тебе службу.
- Что ты говоришь? О чем просишь?! — пораженно пробормотал Чингисхан.
- Казни меня, Темуджин, анда мой, — крикнул Джамуха, вскакивая на ноги. — Казни по обычаю предков, без пролития крови, чтобы душа моя не вышла наружу и не затерялась в этих диких землях. Ну!
- Нет!
- Я не принимаю твой милости, Чингисхан! — снова крикнул Джамуха, крикнул так громко, что стоявшие спиной турхауды обернулись, взявшись за рукояти мечей. — Убей меня!
- Нет.
- Пойми, анда, — Джамуха вдруг упал на колени, заглянул своими желтыми глазами в холодные глаза Чингисхана. — Я всегда буду мешать тебе. Я встану поперек всех твоих замыслов! Волк и тигр не уживутся вместе, и целой степи нам будет мало! Если ты оставишь меня в живых, если отпустишь…
По-медвежьи грузно Чингисхан поднялся и встал перед Джамухой.
- Ты выбрал.
- Да, анда. Прощай.
- Прощай, Джамуха-сечен. Счастливой тебе жизни в Небесной степи…
Пальцы Чингисхана сомкнулись на шее побратима. Джамуха развел руки в стороны, закрыл глаза, засучил ногами, захрипел… Вскоре его бездыханное тело повалилось к ногам сына Есугея-багатура.
- Похороните Джамуху-сечена как хана, — слова Чингисхана, обращенные к приблизившимся нукерам, звучали глухо, словно это его шею сжимали безжалостные пальцы палача. — Здесь, на этом холме. Утром мы возвращаемся.
ГАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мама
Утром мы прощаемся. Соломона Рувимовича встречают родственники. Дородный мужчина в длинном кожаном плаще на меху и женщина в богатой белой шубе обнимают старика и под руки ведут его сквозь вокзальную толпу. Я смотрю им вслед, закидываю сумку на плечо. Мне тоже пора.
Звоню Гумилеву. Договариваемся встретиться у памятника Пушкину. Я приезжаю туда первым, сажусь на холодную лавочку. Вокруг кипит жизнь. Мимо меня проходят хихикающие стайки молодежи.
Скоро Новый год, витрины магазинов и кафе увешаны разноцветными гирляндами, у кинотеатра «Россия» рабочие с помощью подъемника наряжают огромную елку.
На кинотеатре — большая афиша: постаревший Никита Михалков в довоенной советской фуражке, рядом какие-то незнакомые мне люди, девочка в панамке. Фильм называется «Утомленные солнцем». У касс — очередь.
