Сплю, понял Вадим. И продолжал собирать кусочки паззла. Подожди, Олег... я сейчас — подожди...
Интерлюдия: «Сон звездолёта»
Сон звездолёта помнит свет золотой планеты,
Два раскалённых солнца над вековым песком...
Скоро ты станешь, мальчик, Рыцарем из легенды,
Скоро в Великой Силе произойдёт раскол!
Тысячами осколков брызнут миры сквозь пальцы,
Сжавшие твоё сердце, как рукоять меча...
Ветры родной планеты шепчут тебе: «Останься!»
Но — «Торопись в дорогу!» — звёзды тебе кричат...
Сон о погибшем детстве рушится — с тихим звоном...
Магия предсказанья прячется между строк
В книге, в которой бьётся всяк со своим драконом...
Прав ли был твой учитель, в руку вложив клинок?
Так пусть пожинаю пламя те, кто по искре сеял!
Кто был врагом, кто братом — не разберёшь пока...
Зверь этот роет лапой душу твою, как землю,
Прячет лицо под маской сын твоего полка...
Мальчишка-джедай... на своей стороне
Ты снова остался один...
И сон звездолёта по этой войне
Несёт тебя на Татуин... [1]
* * *
Вадим проснулся сразу. Открыл глаза и увидел Ротбирта — тот всё ещё беспробудно спал, кажется, даже не пошевелился с вечера.
Степью неподалёку опять шёл табун. Вадим вздохнул и сказал небу, в котором подрагивали дневные звёзды:
— Доброе утро...
Это было — мальчишка сейчас сообразил — четвёртое уже утро, которое он встречал здесь.
Вадим хотел сразу встать, но внезапно передумал. Он сел на корточки, потом осторожно-осторожно приподнялся — так, чтобы только нос торчал над травой — и этим носом покрутил на триста шестьдесят градусов.
Ничего не было. Ни злобных инопланетян, ни даже тех длинноногих медведей. Только табун грохотал себе метров за пятьсот от места ночлега, да высоко в небе парили длиннокрылые птицы, отсюда даже не разберёшь — кто, но точно не стервятники.
Он позволил себе встать и потянулся. А потом испугался — а что если Ротбирт умер ночью?! Вадим метнулся к мальчишке — но тот как раз откинул плащ и сел, серьёзно и совсем не сонно глядя на землянина. Улыбнулся широко, показал на плечо. И, поймав руку Вадима, крепок пожал её — не ладонь, а непривычно — почти под локтем.
— З-пасибоу, — сказал он. — Вадомайр... корошо.
— Ага, понял, — обрадовано-ворчливо ответил Вадим. — Давай глянем плечо, — он помог себе жестами.
Рана была припухшая, но это оказалась здоровая припухлость, ничего не сочилось, и Вадим с удовольствием забинтовал плечо, наблюдавшего за этой процедурой Ротбирта снова. Показал большой палец:
— Во... Поедим?
Больше его волновало, что делать и куда идти дальше. И очень хотелось расспросить Ротбирта, что и как тут ВООБЩЕ. А пока оставалось только хвостиком следовать за местным парнем, что Вадим и сделал сразу после завтрака.
Шли вроде бы на юг. Ротбирт Вадима удивлял — вчера у него копались в плече, а сегодня, похоже, жар прошёл, и шагает себе, улыбается. У самого Вадима при виде этого настроение тоже поднялось, он по мере сил расспрашивал Ротбирта, как называется тот или иной предмет. Многие названия были похожи на русские. Ротбирт быстро сообразил, что землянин хочет учиться языку и охотно взял на себя роль учителя, по нескольку раз повторяя каждое слово. Память у Вадима была хорошей, слова он укладывал, как в стенку кирпичи кладёт хороший каменщик — один к одному и напрочно. Язык ему нравился — красивый и звонкий, как гонг, но в то же время певучий. И английскому, и французскому в школе Вадим учился легко и охотно; почему не выучить ещё один? Ротбирт тоже подхватывал то одно, то другое русское словечко. Вадим тут же научил его материться, покатываясь со смеху при виде того, как анлас — так назывался народ Ротбирта — повторяет ругательства и дал себе слово, что, когда побольше нахватается из его языка, обязательно объяснит смысл и извинится.
Кроме всего прочего, язык Ротбирта оказался лёгким, без сложных для русского звуков, как в немецком, английском или французском. Разве что произношение слов было немного гортанным. После полудня, когда остановились на привал всё в той же степи, Ротбирт научил Вадима какой-то песенке и по нескольким уже знакомым словами и тому, как покатывался спутник, Вадим без обиды понял, что тот, сам этого не зная, отомстил за мат. Кстати, Ротбирт тут же посерьёзнел и, взяв Вадима за запястье, что-то растолковывал — Вадим понял: женщины... не петь... очень... обида... только мужчины...
— Я понял, — ответил Вадим на языке Ротбирта. — Обидная женщинам песня.
И сам удивился — он легко сложил эту фразу!
— Куда мы теперь пойдём? — спросил он, тщательно подобрав слова.
* * *
Быстро вечерело. Алое здешнее солнце падало за лесистые холмы, вставшие на горизонте. Деревья уронили длинные тени, и в лесу почти стемнело — лишь впереди, в просветах, ещё жил день.
Чёрной тенью на фоне этих просветов мелькнул тяжело перелетающий с дерева на дерево здоровенный глухарь весом не меньше десяти килограммов. Взмыл немного вверх, прицеливаясь на ветку — и вдруг тяжело рухнул в подлесок. Длинная стрела с раздвоенным наконечником ударила его под левое крыло.
Еле слышно зашуршала палая листва под чьими-то быстрыми и осторожными шагами. Между деревьев в свете угасающего дня появились двое мальчишек.
Это были Ротбирт и Вадим. Анлас держал в руке свой тяжёлый страшный лук, Вадим — пистолет и нож.
Нагнувшись к глухарю, Ротбирт с усилием выдернул стрелу, осмотрел, обтёр и, не глядя, вбросил в тул. Потом с довольной усмешкой перебросил глухаря Вадиму — тот поймал тяжёлую тушку и ответил такой же довольной ухмылкой.
Мальчишки зашагали прочь — с таким видом, словно охотились в своей личной усадьбе.
* * *
Пока не стемнело окончательно, они успели отмахать два километра, отделявшие перелесок от холмов. Уверенно побежкой, плечо в плечо, поднялись на один из них — и так же синхронно замерли — плечо в плечо. Ротбирт еле слышно выдохнул в изумлении — и Вадим его понимал, если честно.
Через узкую долину текла река. И она, и рощи по её берегам уже погружались в в темноту, но ещё можно было различить и оценить и красоту этого места — стадо оленей на водопое...
