Взрывы продолжались несколько минут. Я устал, меня клонило ко сну. Чуть погодя я понял, что взрывы кончились, и я слышу только стук собственного сердца. Голова отяжелела, в глаза словно насыпали песок. Снова послышались взрывы, но теперь не сзади, а впереди нас: Гарсон послал вперед кибертанки, управляемые на расстоянии, чтобы расчистить нам дорогу через минные поля. Для защиты города не оставалось ни одной машины.
Мы продвинулись на километр от города, миновали наши старые казармы. Воздух казался каким-то желтым, как бывает, когда сильно устаешь, но при этом очертания предметов обрели неестественную четкость. В кустах по сторонам дороги я видел груды обнаженных тел: сюда приводили японских женщин и насиловали, прежде чем убить. Их было много, голые ноги, казалось, обнимали тела других жертв, на лицах выражение тупого удивления, такое нередко у недавно умерших. В животе у меня все напряглось, а Мавро произнес:
— Смотрите: одноразовые люди. Используй — и выбрасывай! — Голос его звучал гораздо трезвее, чем позволяли предположить сказанные им слова.
За спиной взорвалось хранилище горючего, и все вокруг окрасилось в красный цвет. Я не оборачивался. Смотрел вперед-то ли секунды, то ли часы. И увидел, как что-то движется в кустах на склоне холма.
Вначале я подумал, что это кошка. Но между соснами бежала маленькая девочка с узкими бедрами, пробивалась сквозь заросли, как дикое животное, подальше от нас, вверх по холму. Она оглянулась, и я увидел бледное европейское лицо, темные глаза, темно — каштановые волосы, обрамляющие щеки.
— Татьяна! — позвал я, потому что, конечно, это была Татьяна, та самая девочка возле моего дома в Панаме.
Кто-то толкнул меня, и Абрайра сказала в микрофон:
— Проснись, Анжело! Внимательней. Переключи свой микрофон на субволну 672.
Я пришел в себя, и увидел, что мир не таков, как в моем сне. Мы двигались по узкой долине, склоны которой поросли соснами, вслед за десятком других машин, и в воздух, падая за нами, взлетали осколки. Меня лихорадило от недосыпа. Косые лучи солнца пробивались сквозь деревья. Я коснулся кнопок у подбородка, настраиваясь на волну своих товарищей.
— Ужасный сон! — сказал я. — Мне снилось, что мы проезжали груды женщин, убитых нашими амигос.
Какое-то время все молчали. Потом Абрайра горько ответила:
— Мы их действительно проезжали.
День был серый и холодный. Мы поглядывали назад, чтобы убедиться, что самураи с юга нас не преследуют. Я чувствовал себя отупевшим и грязным, голова болела. Я целую неделю не снимал защитного костюма и тосковал по ванне. Все время вспоминал мертвых женщин, путаницу рук, ног, волос. Не мог ясно сообразить. Не мог представить себе, как кто-то оказался способен совершить такое. Но я видел трупы. «Ваши люди любят убийство».
Я смотрел на людей в машине, неотличимых друг от друга, спрятавшихся за хитиновой оболочкой. Чувствовал внутри такую же пустоту, как и после убийства несколько дней назад; я отупел, мысли ворочались вяло. Мы все пусты в своей броне. Стрекозы. Я видел однажды в фильме, как стрекозы висят над полем и хватают синих мух, поедая их. Крылатая смерть. Мы крылатая смерть. Я знал, кто убил женщин в Кимаи-но-Дзи. Пустые люди, такие же, как я. «Ваши люди любят убийство».
Я вспомнил, как в молодости проводил время в Майами, загорел как ящерица на крыше своей квартиры, мечтал уйти от пустых людей, найти себе место среди других, ведущих жизнь, полную страсти. Вспомнил деревню в Гватемале, деревню своего детства, где мужчины мочились у дороги, и глотали слезы, слушая трогательные истории, и смеялись из-за пустяков. В той жизни была страсть. За все три года своего бегства я не ушел от пустых людей. Не обрел свою страсть. Эта война уничтожает меня. Все это время я искал жизни, стремился испытывать эмоции в полном объеме. Теперь мой мир сузился до одной эмоции: я ищу сочувствия. И утрачиваю даже то, что имел. «Ваши люди любят убийство».
Последние слова Кейго — явная неправда. Я не люблю убийство. И я отбросил бы его слова, если бы на руках у меня не было столько крови. Чувства переполняли меня. Если буду воспринимать их серьезно, сойду с ума. Но ты уже сошел с ума, прошептал мой внутренний голос. Ты уже сошел с ума. Я отбросил злую мысль и попытался овладеть собой.
Наш путь по Пекарю обещал быть необычным. Через двадцать километров начала появляться местная флора и фауна: пара светло — синих губ в трещине древесного ствола, очевидно, какое-то местное растение — паразит. Большая река вилась меж холмов как огромная серая змея. Под гигантскими пихтами росла местная трава, почки на ней — как будто черные яйца. Опаловые птицы носились над водой на большой скорости, какие-то стеклянистые существа показывались на поверхности.
Мы разбили лагерь, и Гарсон выпустил три наблюдательных воздушных шара, чтобы следить за окружающими холмами. Никто нас не преследовал. Это дало нам возможность попробовать выспаться.
Начался дождь, холодная вода просачивалась под броню. Мы разбрелись в поисках укрытия. Большинство устроилось под поваленными бурей соснами, но мы еще целый час искали место поудобнее и километра на три удалились от своих компадрес. Мавро уверял, что где-нибудь поблизости обязательно отыщется отличная теплая пещера. Мы нашли большое светло — синее пустое бревно, достаточно просторное, чтобы вместить нас всех, и Завала очень хотел устроиться там, но Мавро пальнул в бревно из лазера, и оно тут же захлопнулось. Если бы у нас хватило ума забраться в него, мы были бы проглочены целиком. Наконец мы нашли то, что искали: на склоне холма в зарослях у ручья лежал гигантский пустой череп какого-то хищника. Он был так велик, что мы впятером смогли разместиться в нем, защищенные от ветра и дождя. В тонких местах череп оказался странно прозрачным, сквозь него почти можно было видеть, и вообще он не был похож на череп знакомых мне животных — хрупкий и угловатый, и зубы в челюсти тоже необычны для хищника. Как хрящевые зубы некоторых рыб, зубы и челюсть — одно целое, просто заострения на конце кости.
Мы заткнули щели в черепе сухой травой и веточками, чтобы в наше убежище не проникал ветер, потом согрели камень короткими выстрелами из моего лазера. Сняли шлемы: воздух был чистый и свежий. Все очень замерзли и просто сидели, отдыхали и смотрели, как заходит солнце. Старались набраться сил, чтобы затем приготовить ужин. Сутки на Пекаре — всего двадцать часов, поэтому солнце садится здесь быстрее, чем на Земле, особенно в горах и в облачные дни. Казалось, просто выключают свет. Такие здесь сумерки.
