Ознакомительная версия.
За лесистым пригорком возвышались еще несколько подобных, а по правую руку заблестели во мраке огни Барселоны. Ветер неумолимо нес угодившего впросак испытателя к побережью. Посадка на воду не входила в планы Сото, хотя в его незавидном положении это было бы самым безопасным выходом. Безопасным, но не наилучшим: юноша выплыл бы на берег без труда, а вот Летяга с его железным каркасом и промокшими крыльями ушел бы на дно в считаные секунды. Сото скорее готов был утонуть вместе с ним, чем потом тяжко горевать об утрате своего крылатого товарища, с любовью собранного молодым искателем до последнего винтика.
Садиться следовало на одну из идущих к побережью дорог, желательно на наименее оживленную. Сото торопился, поэтому выбрал ближайшую, надеясь, что его желания совпадут с действительностью. Находившаяся прямо под ним дорога лихо петляла между крутых скальных откосов и состояла сплошь из одних поворотов. Приземление на нее обещало стать воистину захватывающим. Ко всему прочему, испытатель даже не был до конца уверен, что видит под собой именно дорогу, а не обычное ущелье. Но что бы там за местность под ним ни находилась, она представляла собой единственный пригодный для посадки участок.
Все-таки это оказалась дорога, проходившая по лощине, а не дикое ущелье. Юноша подумал, что ему вновь повезло: ломать руки-ноги в неприступных скалах, а затем выбираться из них являлось худшим из зол. Куда хуже сломанной шеи – в этом случае все закончилось бы скоро и без мучений. На дороге его в любом случае подберут, правда, придется бессовестно врать, как он сюда попал, но эта задача, в отличие от жесткой посадки, была уже не столь головоломной. Мара аккуратно снизил Летягу и принялся отчаянно маневрировать промеж каменистых придорожных склонов, стараясь не зацепиться крыльями за скалы. Ветер в извилистой лощине завывал гораздо тише, и скорость Летяги падала, но все-таки недостаточно стремительно. Испытатель заранее смирился с неизбежными травмами, стиснул зубы и приготовился к жуткой боли.
Преодолев очередной поворот и перейдя ту границу, за которой обратный взлет уже невозможен, Сото рассмотрел впереди по курсу узкий мост, проложенный над горной речушкой, впадающей в море неподалеку от Барселоны. По расчетам, Летяга обязан был приземлиться – а вернее грохнуться – сразу за мостом. Такой исход был нежелателен, поскольку дорога в том месте делала резкий поворот, выставив на пути Мара отвесную придорожную скалу. Разминуться со скалой стало уже невыполнимой задачей – летный потенциал Летяги практически иссяк. Требовалось срочно принимать решение: заложить крутой вираж и падать на ровный мост или сталкиваться со скалой. Сото рисковал в обоих случаях, в первом Летяга имел шанс отделаться меньшими повреждениями. Испытатель заботился не только о себе, но и о своем детище, поэтому накренил нос аппарата и буквально уронил его на мост, все же успев в последний момент развернуть крыло так, чтобы оно хоть немного задержало падение.
Сото приземлился на полусогнутые ноги, но не устоял и, вылетев из страховочных приспособлений, закувыркался по мосту, раздирая одежду. Голова, защищенная каской, несколько раз крепко стукнулась о булыжники. Лишившийся пилота аппарат со скрежетом покатился дальше, высекая искры стальным каркасом. Летяга остановился раньше своего наездника, врезавшись в ограждение моста и погнув левое крыло. Юноша пробороздил по камням, однако каким-то чудом умудрился упереться на ходу ногами в бордюр и прекратить головокружительную череду кувырков. Отделался он, как и Летяга, довольно счастливо: легкое сотрясение мозга, растянутая связка на ноге, ушибленное плечо да попорченный летный комбинезон, прекрасно справившийся с задачей и сумевший уберечь испытателя от серьезных ран…
Обогатившийся опытом и впечатлениями, Сото всю ночь добирался до пустыря, хромая и волоча на плече крылатого товарища, которого с трудом сложил в транспортабельное положение. Поврежденное крыло Летяги так и торчало у Сото из-за спины, отчего в темноте он напоминал потрепанного в небесной баталии ангела. А с учетом зловещей черноты крыл – падшего ангела, тем более что падение с небес и впрямь имело место.
В процессе этого долгого и мучительного ночного путешествия у испытателя выдалась масса времени обдумать свою дальнейшую судьбу. Пережитое им приключение обязано было надолго отвадить его от полетов, однако уже на следующий день Сото чинил у байкеров погнутые детали каркаса летательного аппарата. В кружившейся от легкого сотрясения голове Мара царили свист ветра и незабываемые воспоминания о Свободе. Подлинной Свободе. Не той, о какой твердили бродячие мотоциклисты, ибо разве можно было уверенно судить о ней, живя прикованным к земле? Сото жил теперь в двух стихиях, и это давало ему право считать себя более искушенным в понятиях подобного рода, нежели так называемые Люди Свободы. Разумеется, отстаивать перед ними свою точку зрения он не стал – ненавидел глупые споры и ссоры из-за несовпадения мировоззрений. Мара вполне довольствовался привычным порядком вещей и свято хранил свои тайны. Он радовался одержанной победе, которая бесспорно являлась одной из главных побед в его жизни. Радовался, пусть знал о ней лишь он один.
Увлечение ночными полетами продержалось у Сото в числе приоритетных еще несколько месяцев – до тех пор, пока он навсегда не покинул Барселонскую Особую…
Сото достиг площади Святого Петра, когда окончательно стемнело. Две беломраморные аркады полукружиями обрамляли площадь с севера и юга, так что с высоты птичьего полета должно было казаться, будто Ватиканский Колосс охвачен гигантскими кузнечными клещами. С востока – со стороны Тибра – к подножию Креста вела крутая лестница, а с западного конца площади находился парадный вход в увенчанный куполом собор Cвятого Петра. Собор, дворец Апостолов и прилегающие к ним правительственные здания освещались мощными фонарями. Непосредственно на площадь было направлено всего два прожектора, укрепленных по центру каждой из аркад. Светили они довольно ярко, но, чтобы полностью осветить широкий овал площади, мощности им не хватало. Первый прожектор озарял пространство перед подножием, где по традиции Пророки проводили публичные богослужения и Очищения Огнем, второй прожектор захватывал промежуток от постамента Стального Креста до ограждения собора. Лучи двух прожекторов как бы разделяли площадь Cвятого Петра на три темных участка, в средний из которых попадал массивный постамент Ватиканского Колосса. Великий символ Единственно Правильной Веры на ночь скрывался под покровом темноты, поскольку не находилось в Святой Европе прожекторов, что сумели бы как положено осветить гигантское сооружение.
Ознакомительная версия.
