Евгений Гуляковский - Стратегия захвата (сборник)

— Напрасно ты думаешь, что это будет так просто. Они не так слабы, как кажется с первого взгляда, но меньше всего они хотят войны. И все же, если их вынудят, если они решат, что человеческий род не в состоянии дальше управлять планетой… Я не уверена, что в этой войне победят люди… И все же в них нет злобы, понимаешь? Это дает нам надежду… То есть я хотела сказать вам, людям, самое опасное — это посредники. Зачастую выбор случаен, а последствия… Перестав быть человеком, не каждый способен сохранить в себе добрую волю. Есть и такие, которым хочется, чтобы весь мир катился ко всем чертям вместе с ними. В первые дни мне тоже этого хотелось, но потом… Наверно, не всем удается взять себя в руки, хотя бы частично вернуть контроль над своими поступками.

— Значит, есть и другие… Мишурин?

— Да. И он тоже. Все дело в том, что наш мозг функционирует иначе, собственно, у нас не должно было бы оставаться собственных мыслей и желаний, мы были задуманы как вместилище для чужого разума. Но все оказалось сложней, чем они задумали…

— Этого не может быть! Не может!

— Молчи. Не надо. Ты не знал меня раньше и не знаешь того, что знаю сейчас я. Часто я сама не могу определить, какие мысли принадлежат мне, какие им. Наше сознание — это неразрывное целое. Иногда город кажется мне наполненным чужими враждебными существами, я как рыба смотрю на него сквозь стекло аквариума.

Веста замолчала. Людской поток на улице постепенно редел. Иногда, совсем близко от машины, проходили люди, которые жили в соседнем со мной подъезде, которых я когда-то хорошо знал. Сейчас их лица казались мне совершенно чужими. Напротив ветрового стекла машины я видел дом, где недавно жил. Балкон, на котором любил стоять часами… Сейчас я видел все это словно из другого измерения. Вся прежняя жизнь, казалось, не имела уже никакого значения. В полумраке кабины виднелся точеный профиль Весты. Волосы рассыпались по плечам, она сидела совершенно неподвижно, словно заледенев. И вдруг в какую-то долю секунды я понял, что она ощущала в эту минуту… Она сказала уже все, положила последний камень в стену, разделявшую нас, и теперь ждала лишь окончательных слов, которые должны были разрушить все, что у нее еще оставалось в этом мире. Я не испытывал к ней жалости. Только огромное удивление и восхищение перед мужеством этой женщины.

— Послушай, Веста… Она не шевельнулась.

— Ты знаешь сказку о царевиче, который поймал русалку?… Она все еще молчала, только отрицательно мотнула головой. Смысл того, что я собирался сказать, еще не проник в ее сознание.

— В этой сказке печальный конец… Русалка не была похожа на обыкновенных девушек, а царевич полюбил ее и хотел на ней жениться. Людские пересуды помешали их счастью… Но на самом-то деле он поймал в свою сеть не русалку, а чудо. То самое необыкновенное, сказочное чудо, которое каждому из нас попадается всего лишь раз в жизни, только не все умеют его распознать: то рыбья чешуя мешает, то еще что-нибудь… Так вот, я бы не хотел повторить ошибку царевича… С этого дня мы всегда будем вместе. Я не знаю, сколько нам оставлено времени, никто этого не знает. Но больше я не потеряю ни одной секунды по собственной воле.

В полумраке кабины ее глаза сверкнули, как два огромных изумруда. Я знал, что в эту минуту она видит меня насквозь, читает мои самые сокровенные мысли. Этой женщине я никогда не смогу солгать, даже если очень захочу… Я знал, на что иду, мороз пробежал у меня по коже. Я ждал ответа, но она лишь спросила:

— Ты отдаешь себе отчет? Ты уверен, что справишься? Вместо ответа я наконец сделал то, о чем мечтал все эти дни. Я притянул ее к себе и крепко поцеловал в горячие, потрескавшиеся губы.

И в эту секунду стеклянная стена, разделявшая нас, перестала существовать.

Дело это свалилось на капитана военно-морской разведки Лирстона совершенно неожиданно. В то утро он, как всегда по пятницам, дежурил в диспетчерской порта и с нетерпением ждал смены, чтобы отправиться домой и хорошенько выспаться. Дежурства в порту казались ему совершеннейшей бессмыслицей. Никакие иностранные суда в Бринту не заходили, а военные разведки других государств вряд ли интересовал этот захудалый порт. Тем не менее начальство считало необходимым проявлять бдительность, и дежурства офицеров разведки в порту вскоре превратились в скучную и нудную традицию.

Началось все с того, что портовый буксир, старая грязная развалюха, причинявшая диспетчеру порта немало хлопот, поскольку его шкипер к вечеру уже не знал, где находится норд, сошел с курса и вместо грузового причала, бессмысленно покрутившись у мола, вылез из акватории порта. После чего черти занесли его в Лисью бухту. Там, в дополнение ко всем неприятностям, у буксира заглох двигатель. Все это Лирстона не касалось, и он с интересом следил за развитием событий, радуясь хоть какому-то разнообразию в скучном дежурстве. Поскольку течение и ветер несли буксир на камни, диспетчер запросил помощи у сторожевика, стоявшего недалеко от Лисьей бухты.

Сторожевик запустил двигатель, развернулся и вошел в бухту. Не дойдя до буксира метров пятидесяти, судно неожиданно остановилось. Попытки связаться с ним по рации ни к чему не привели. Рация на сторожевике перестала работать. Это становилось настолько интересным, что Лирстон приказал дежурному катеру доставить его к месту событий.

Катерок был маленький, но с мощным авиационным двигателем. С него сняли устаревшие торпедные аппараты, и теперь он доживал свой век в порту. К бухте они подошли буквально через несколько минут. Вместо того чтобы снизить скорость у входа, Лирстон, повинуясь некоему интуитивному чувству, попросил механика развить максимальные обороты и не ошибся… Как только катер пересек невидимую черту, отделявшую Лисью бухту от акватории порта, двигатель захлебнулся, и наступила странная после грохота мотора тишина. Благодаря приобретенной при разгоне скорости им удалось вплотную подойти к сторожевику. Там не работал ни один прибор, оказались обесточены все установки и аппараты. Корабль превратился в беспомощное металлическое корыто.

Гвельтов никогда не напивался до такой степени, как в тот вечер, когда Лонгаров холодно с ним простился, забрал пробы и уехал, оставив его одного. В те дни, когда удачей не пахло, он был ему нужен, как каторжный, сутками сидел в лаборатории, а сегодня…

Еще больше его обиду разжигала мысль о том, что Лонгаров мстит ему за вечер с Вестой. Это было не по-мужски… Гвельтов завернул в первый попавшийся портовый кабачок и выбрался оттуда далеко за полночь. Он брел по самой кромке тротуара, то и дело останавливаясь и бессмысленно озираясь. Иногда подолгу стоял неподвижно, обняв фонарный столб, и рассказывал ему о своих обидах. Прохожих в этот поздний час было немного, а те, что попадались навстречу, сразу же, завидев Гвельтова, переходили на противоположную сторону. Вечерами в городе бывало неспокойно, а от пьяного всего можно ожидать… Так что Гвельтов не испытывал неудобств в своем зигзагообразном движении. Вся левая сторона улицы оставалась в его распоряжении. Только пройдя три квартала и выбравшись на набережную, что заняло у него не меньше двух часов, он наконец понял, что идет в противоположную от дома сторону. Это открытие несколько отрезвило его, а два часа, проведенные на свежем воздухе, уменьшили опьянение. И все же впоследствии, восстанавливая в памяти все события этой ночи, Гвельтов никак не мог вспомнить, в какой именно момент у него появился товарищ… Вроде бы на набережной он был один, а когда шел обратно, у него уже не было необходимости делиться своими печалями с фонарными столбами, поскольку рядом оказался внимательный, чуткий, все понимающий собеседник. Они успели обсудить все достоинства хорошо очищенной можжевеловой водки. Тщательно проанализировали влияние провинциальных традиций на качество выделки коньяков и перешли уже к новомодной категории коктейлей, которую оба не одобряли. Затем Гвельтов долго объяснял, каким законченным мерзавцем оказался его шеф, и, кажется, сумел доказать, почему именно. После чего его спутник заметил, что все начальники по самой своей природе — мерзавцы.