— Не разбогател?
— Как тут разбогатеешь? Порода обеднела. Это по городам сказки сказывают. Мол, копни только, и самоцветы сами посыплются. А на деле столько глинозема лопатой перекидаешь, чтоб хоть один словить. А два раза в год: нате вам, ешьте, не обляпайтесь, — сборщики податей от Мак Кехты…
— Так пришили ж Мак Кехту?
— То-то и оно. И мы все думали — сидов прогнали, работай да радуйся. Ан нет. Петельщики заявились.
— У-у, сволочи те еще. Мне Хвост сказывал.
— Вот видишь. Всего ничего свободными пожили. А теперь Витгольд с Экхардом зайдутся спорить, кому из нас кровь сосать. Они-то зайдутся, глядишь, и дракой сойдутся, а бока мятые у нас будут.
— Это точно. — Ардан уже и не спорил.
— Вот и бежим куда глаза глядят. Лучше раньше удрать, чем потом в землю-матушку навсегда залечь.
— Бежать вольно, коли есть куда…
— Точно. Потому парни раньше и не разбежались. Не за сказочные богатства ведь работаем, а за то, чтоб кусок хлеба, а к нему бы и солонины ломоть не худо, был не только на сегодня, но и на завтра. А уйди вот так ни с того ни с сего? Куда податься? В трапперы? Можно, ежели умение есть. А кто городской, след белки от следа куницы не отличит, а барсука от волка? В город возвращаться? Так в тридцать годков идти в подмастерья как-то не того… Согласен?
— Согласен.
— И в войско не всякого тоже возьмут.
— Оно понятно.
— Вот и выходит — мы вроде вольные, а на самом деле крепостные. Жизнь так кабалит, не всякому барону под силу.
— А ты, значит, вырвался? — Меткий хитро прищурился. — В трапперы решил податься али в город? А может, в войско?
— Могу и в трапперы. Приходилось и плашки ставить, и силки настораживать. А могу и в город. Читать-писать разумею. Счет знаю.
— Вона ка-а-ак… — протянул ардан. Про Сотника, пригорянина, и спрашивать не стал. Ясное дело, в любом войске нарасхват такие бойцы. — Ладно. Поговорили.
Он еще раз внимательно оглядел моих спутников.
Мак Кехта, не поднимая головы, забилась в самый дальний угол, почти в темноту. Правильно делает. Нет нужды местным жителям ее лицо видеть.
И все-таки Меткий прежде всего обратил внимание на феанни.
— Сидит, накрылась, глаз не видно, — пробурчал он. — Вроде дурное замыслила.
— Да не бери в голову, Меткий! Переживает баба. С горя малость умом тронулась. Чего тебе от нее надо?
— Ладно, пущай сидит, — согласился ардан. — По нашей жизни умом тронуться легче легкого. Кто мужика-то ейного пришиб? Остроухие или наши?
— Люди. — Если вспомнить покойных ярла Мак Кехту или Лох Белаха, так я не соврал нисколечко. — Время, видишь, неспокойное.
— Это так. Про Мак Кехту слыхал?
Ну вот, сейчас начнется. Только б у сиды хватило выдержки не вмешаться.
— Слыхал.
— У-у-у, зверюга. Народу положила, страсть.
— Да уж.
— Палила целыми хуторами, кишки на деревьях развешивала. До крови охочая, говорят. Прям пила бы ее. Слава Пастырю Оленей, шлепнули стерву.
— Да ну?
— Дык у вас же на прииске дело было! Нешто не знаешь? — В глазах Меткого мелькнуло подозрение.
— Трупа ее никто не видел… — И это тоже правда, лопни мои глаза. А если Хвост что и рассказывал, должен был упомянуть, что сида ушла в стуканцовы ходы.
— Да-а, жалко. Ее-то за все злодеяния помучить бы как следует. Мне б волю дали — жилы тянул бы да железом каленым…
Что ж он смакует-то? Нашел о чем поговорить. И ведь не возразишь особо — в сей момент в пособничестве остроухим обвинят. Как тогда договариваться с траппером? А без их харчей да коней нам, похоже, не обойтись.
— Что толку переливать из пустого в порожнее? — Я постарался придать голосу побольше убедительности. — Не нашего ума дело. Мы люди маленькие, свои шкуры сберечь — и ладно.
— Ты в ее шкуре был, дядька Меткий? — неожиданно вмешалась Гелка.
Вот еще напасть на мою голову! Сейчас ляпнет лишнее по простоте душевной.
— Нет, не был! — Рыжие брови ардана полезли на низенький лоб.
— Так и не суди! Всех родных-близких в одночасье потерять — тут любой с ума стронется, лютовать начнет.
— Хех, — выдохнул, как от кружки чистого ржаного вина, траппер. — У тебя что, Молчун, все бабье племя с прибабахом? Одна сидит, молчит — дундук дундуком. Другая на честных людей кидается, ровно волчонок. Ишь, чего удумала, чтоб я да в шкуру остроухой заразы! Ты, девка, поди да тем, чьих родных ведьма проклятая порезала-пожгла, расскажи про то, кого она там и где потеряла!
Видит Сущий, надоело мне всех успокаивать, споры утихомиривать, словно жрец какой-то!
— Не обращай внимания, Меткий. Девка больно жалостливая. Она всех жалеет. И людей, и нелюдей. И тех, кого режут, и тех, кто режет. Давай лучше о деле.
— Хе, о деле? А ежели я теперь обижусь?
Еще и выпендриваться будет! Да глаза уже от жадности кровью налились.
Я вытащил из-за пазухи заветный мешочек. Подкинул на ладони. Да, легковат он у меня. А кто ж думал, что траты так рано начнутся. Еще до обжитых земель не добрались, а уже развязывать приходится. А ведь каждый камешек потом и мозолями заработан. За каждый чего-то недоедал, недопивал…
Тьфу ты! Как такие мысли возникают? Стыдобище! Ни одного самоцвета покамест не потратил, а уже пожалел!
Я дернул за веревочку, вытряхнул содержимое мешочка на ладонь.
Траппер застыл с открытым ртом. Пожалуй, Хвост ему тоже камешки показывал. Может, и сменял пару на что-то полезное. А у самоцветов сила есть. Сила не хуже чародейской. Привязывает людей. Мы-то народ привычный. Ковыряемся в земле, драгоценности десятками через пальцы бегут. Относишься к ним как к обычным камням. Порой забываешь об их истинной стоимости в миру. А люди совсем по-другому их блеск видят. Вот так блеснет порой в глаза, и всё — навеки приковало. Человек готов на преступление пойти, жизнь у ближнего отнять, лишь бы завладеть вожделенным сокровищем. Даже не для обогащения, а просто для удовольствия обладать сверкающей красотой. Вот и Меткий…
— Ну, Меткий, вижу, разговор у нас будет. — Ардан сглотнул сухим горлом:
— Чего ж не поговорить!
— Тогда начнем с коней. Ты говорил, хромые они у тебя?
Он надул губы:.
— Говорил, были хромые. А щас гладкие, аж лоснятся. Отъелись, отдохнули.
— Так я погляжу? — приподнялся Сотник.
— Ты наглядишь там… Вместе сходим.
— Как скажешь. Ты хозяин.
Они вышли.
— Та бьех го, феанни. Спасибо, госпожа. — Я оберрулся к Мак Кехте, стараясь поймать ее взгляд во тьме капюшона. — Та аглэ орм, шив' ни риэн. Я думал, ты не выдержишь.
Она промолчала. Дернула плечом, отвернулась. Обиделась, должно быть.
За что? Кто виноват, что дурная слава вперед имени бежит? Проливая кровь без меры, убивая направо и налево, к такому нужно быть готовым. Да и Сущий с ней. Пусть молчит. Может, уже умнеет?
