– Это, блин, что сейчас было? – прохрипел я.
Сабж молчал, глядя перед собой пустыми глазами. Я медленно дотянулся до водительской двери, открыл ее и с размаху вписал Сабжу кулаком в скулу.
– Твою мать, – выпадая из дредноута, сказал он.
– Какого хрена ты сел за руль, Сабж? И какого хрена я оказался на пассажирском сиденье? Ты меня что, приволок на руках, Геракл долбаный?
– Макс, ты рехнулся? В ЗИС ты залез сам. И сел на пассажирское сиденье. Как я должен был это расценивать?
– Погоди, Сабж... Я точно помню, что вечером пошел в коттедж... Ну да, точно, я заснул в коттедже.
– Какой, на хрен, вечером? Я тебе говорю про сегодняшнее утро. Я разбудил тебя, ты оделся и поплелся к машине. Взгляд у тебя при этом был вполне осмысленный.
– Ничего не помню. Вообще ноль...
– Тебя зомбировали производители виски, – кивнул, усмехаясь, Сабж. – Это не страшно. Ты просто выполнишь какую-то миссию и спокойно помрешь.
– Я уже выполнил свою миссию, когда дал тебе по морде. Какого хрена ты уснул за рулем?
– Глупый вопрос. Почему люди засыпают, а?
– Потому что мудаки, – огрызнулся я. – Все, теперь поведу я.
– Жаль, – делано опечалился Сабж, – я только начал входить во вкус.
На самом деле все было проще. Я знал это, а Сабж знал, что я знаю.
Постоянные трипы за забор ни для кого не проходят даром. Именно поэтому обычные бойцы типа нас с Буги раз в несколько лет берут на полгода отпуск. Поправить здоровье и расшатанные нервы.
Проводникам такой отпуск не светит. Они сидят на Эпицентре, как джанки на героине. А долгие перерывы между трипами буквально убивают их: начинается бессонница, нервные срывы, стремительно снижается иммунитет. Поэтому Проводники вынуждены бывать в Эпицентре, они не могут соскочить по своей воле, в отличие от остальных. Остальные тоже не могут, но по иным причинам. Вот если бойца арестуют за пьяную драку в баре или за угон тачки и продержат за решеткой два-три года, он, конечно, изведется от тоски (как я в Самерсене), но и только. Проводник же в этой ситуации может смело ставить на себе крест. Два-три месяца вне Эпицентра, и он – труп. Один из коллег Сабжа продержался пять месяцев, потом впал в кому и так из нее и не вышел.
Но пребывание в Эпицентре тоже убивает – не менее жестоко, хотя и не так быстро... Даже сталкеров.
У Проводников, которые бывают за забором чаще и дольше других, со временем развивается нарколепсия. Болезнь, при которой человек внезапно засыпает. Обычно нарколепсия начинается после инфекционных заболеваний, которым подвержены большинство Проводников, и считается началом финишной прямой. Если даже Проводнику повезет и он не вырубится в Эпицентре (что означает гибель ведомого им отряда), он все равно больше двух лет не протянет. Настанет день, когда он не проснется.
У Сабжа началась нарколепсия. Но говорить с ним об этом я не собирался. Он и сам все знал. А я знал, что он знает.
И снова потянулась трасса «1969», наиболее скучный ее участок. По обе стороны дороги прямо за отбойниками начиналась степь: буро-красная, однообразная, вяло шевелящая стелящейся травой, – и тянулась до горизонта. Здесь почти никто не ездил. Фермерские угодья закончились, и дорога, делая легкую дугу к западу-северо-западу, тянулась сквозь вечную осень степной полосы до самого Бески-Юга. Туда и направлялись мы с Сабжем. Два дублера: Северо-Западная скоростная и стрела Бески-Юга – были намного удобнее, ухоженнее и не делали никаких дуг. Но меня от них тошнило. Я не видел там ни одного ржавого рекламного щита. А это уже признак умирания цивилизации людей и расцвет цивилизации непересекающихся прямых. Мир, где ковбою Мальборо и Харли[2] негде поговорить о Боге, – убогий мир. Поэтому я продолжаю ортодоксальным поплавком маячить в местах типа трассы «1969», упрямо (а скорее, от безысходности) цепляясь за леску настоящего.
Сабж снова развалился, максимально отодвинув сиденье и закинув ноги на торпеду. Я вырубил кондиционер и опустил оба стекла на передних дверях. Было пасмурно, ветрено и, несмотря на монотонный пейзаж, тревожно. И мне вдруг захотелось снять крышу. Как в кадрах из «Kill Bill», когда Ума Турман въезжает в зал на своем синем кабриолете. Вот это настоящее Road movie: пустынная автотрасса, ветер в шевелюре и старый ЗИС, последний представитель своего семейства. Дорога, ты и твоя машина.
Я мечтал об этом три года.
Я называю это свободой.
Два года я прятался от Буги. Сначала пытался привыкнуть – научиться дышать под водой, видеть в темноте, пить по выходным, работать днем... Так бы оно и случилось. Вот только меня самого бы не стало. Не сразу. Но наверняка.
Меня спасла Марта. Она... как будто возвращала меня самому себе. Своим телом, своей торопливостью. Всем. Когда она была рядом, мне казалось, что я смогу жить так, оставаясь собой. Хотя в глубине души я понимал – это невозможно. Потому что сколько волка ни корми... И все же я лгал себе, уговаривал: «Человек ко всему привыкает». Не верьте. Человек либо срастается с той жизнью, которую ведет, либо нет. Так вот – я срастался. А Марта каждый раз вырывала меня с корнем.
Теперь я снова был самим собой. Я – дорога – моя машина. Это было то, что я называю свободой.
Вообще-то я не из породы клинтиствудов. И не умею скрывать свои чувства. Правда, с годами научился контролировать мимику. И все же... Иногда мне нужно побыть одному, чтоб не следить за своим лицом. В такие дни я выгонял из гаража свой ЗИС и ехал, в зависимости от настроения, либо на Большое кольцо, либо сюда, на «1969».
...Я смог бы обойтись без Эпицентра, денег, экшна, адреналина. Подыхал бы от тоски, как излечившийся джанки, который потом вспоминает о героиновых заплывах как о лучшем, что было в его жизни. И наверное, нашел бы что-нибудь взамен, вроде пятничных драк в банде футбольных тиффози.
Но вот без этого: «Я – дорога – мой ЗИС» я бы скопытился ко всем чертям. Потому что свобода – это возможность быть самим собой.
Похоже, когда Буги со своим лесовозом настигла меня, какая-то часть моей души осталась здесь. Поэтому когда я возвращаюсь на «1969», я ненадолго становлюсь самим собой.
И мне это нравится.
Наверное, предельно эгоистично писать только о себе. Но, по большому счету, я больше ничего не знаю. Даже собственная душа иногда видится мне такими потемками, что попади в ее лабиринты какой-нибудь Гудини, он бы съехал с катушек и остался там навсегда, прикинувшись каким-нибудь рудиментом. Как же я могу писать о ком-то другом, тем более о человечестве в целом, если даже с самим собой не в состоянии разобраться? Несмотря на ту простоту, о которой я только что рассуждал. Я знаю только то, что пропустил через себя, оценил на своей шкуре, чем переболел, перестрадал. Это мои друзья, мои мысли, мои воспоминания. Ну и – мой ЗИС и моя дорога.
