— Не сомневаюсь, — твердо ответила Сериза. — Наш расчет строится на ненависти, которая пропитала оба сектора. От нас требуется всего лишь одно — создать видимость битвы. Обе стороны откроют ответный огонь, не дав себе труда проверить сообщения о выстрелах из бластеров и о торпедных ракетах, Они каждую минуту ожидают войны.
— Может, ваша битва — и видимость, но опасность вам грозит невыдуманная, — напомнил Оби-Ван. — У обеих сторон есть настоящее оружие.
Сериза покачала головой.
— Я не боюсь.
— Если страх не захлестнет тебя с головой, он придаст тебе осторожности и тем самым спасет, — ответил Оби-Ван.
Сериза фыркнула.
— Это одно из изречений твоего начальника-джедая?
Оби-Ван залился краской.
— Да. И я считаю, что оно верное. Страх — это инстинкт, который учит нас быть осторожными. Тот, кто говорит, что идет в бой без страха, — самонадеянный глупец.
— Можешь называть меня глупой, пада-джедай, — упрямо заявила Сериза. — Но я все равно не боюсь.
— Ясно, — с беспечностью сказал Оби-Ван. — Ты идешь в славную битву без страха, с уверенностью, что мерзкий враг падет.
Он повторял пустословное хвастовство мертвых, какое слышал в Залах Памяти, и Сериза это поняла. Она вспыхнула, как минутой раньше — Оби-Ван.
— Еще одна мудрость джедаев. Удивляюсь, как ты дожил до своих лет, если без конца указываешь всем и каждому на их глупости, — ответила наконец Сериза с кривой улыбкой. — Ладно, не сердись, я тебя поняла. Я ничем не лучше наших предков, слепо иду в бой, который мне суждено проиграть.
— Я не сказал, что ты проиграешь.
Сериза помолчала, впервые взглянув на Оби-Вана в упор.
— Ну, в день битвы мне, может быть, и станет страшно. Но сегодня — нет. Я чувствую, что я готова к бою. Это первый шаг к справедливости. И мне не терпится сделать его. Ты не знаешь какой-нибудь мудрой фразы на этот счет?
— Нет, — признался Оби-Ван. Сериза была не похожа ни на кого из тех, кого он знал раньше. — Справедливость — это дело, за которое стоит сражаться.
Если бы я не верил в это, то не стал бы джедаем.
Сериза опустила пращу.
— Быть джедаем — это очень важно для тебя. Точно так же, как для меня очень важно быть среди Молодых, — заметила она, рассматривая его своими хрустальными зелеными глазами. — Но разница в том, что у Молодых нет никаких наставников. Мы сами себе указываем путь.
— Быть учеником — почетная обязанность, — ответил Оби-Ван. Но он боялся, что эти слова прозвучали слишком неубедительно. Он привык произносить их и верить в них всем сердцем. Быть джедаем — в этом всегда был смысл его жизни. Но, проведя всего несколько часов среди Молодых, он увидел такое самоотречение и преданность делу, каких никогда еще не встречал. И это не только взволновало его, но и внесло смятение в душу.
Да, конечно, среди учеников в Храме Джедаев он тоже видел примеры самоотверженности. Но кое у кого к этому чувству примешивалась гордость. В конце концов, джедаи — это сливки общества, их отобрали для обучения среди миллионов других детей.
Если магистр Йода замечал в ком-то из учеников гордость, он находил пути выявить ее и наставить ученика на правильный путь. Гордость часто основывалась на высокомерии, а этому чувству не было места среди джедаев.
Одним из принципов обучения джедаев было уничтожение гордости. Ее место должны были занять уверенность в себе и смирение. Сила процветала только в том, кто чувствовал свою связь со всеми живыми существами во вселенной.
Здесь, в туннелях, Оби-Ван встретил душевную чистоту, какую видел только в магистре Йоде во время кратких бесед да еще в Куай-Гоне. И этой чистотой были наделены люди его возраста. Им не приходилось прилагать усилий для ее достижения. Она давно укоренилась в их душах. Может быть, потому, что дело, за которое они боролись, было не просто истиной, вложенной им в головы. Оно впиталось им в плоть и кровь, родилось в страданиях.
Оби-Ван почувствовал себя уязвленным, как будто Сериза подвергала сомнению его преданность делу джедаев.
— Но у Молодых есть вожак — Нильд, — указал он. — Значит, у вас тоже есть начальник.
— Нильд лучше всех нас разбирается в стратегии, — ответила Сериза. — И еще нам нужен человек, который организует нас, чтобы мы не распались.
— И наказывает вас? — спросил Оби-Ван, вспомнив, как Нильд чуть не придушил мальчика.
Сериза неуверенно замолчала. Ее голос стал тише:
— Нильд может показаться грубоватым, но без этого не обойтись. Ненависти нас научили раньше, чем ходить. Чтобы перешагнуть через эту ненависть, приходится быть твердыми. Наше представление о новом мире воплотится в жизнь только тогда, когда мы разучимся ненавидеть. Мы должны забыть все, чему нас учили. Должны начать все сначала. Нильд понимает это лучше остальных. Может, потому, что ему в жизни досталось больше, чем другим. Он выстрадал это знание.
— Что с ним случилось? — спросил Оби-Ван.
Сериза вздохнула и отложила пращу.
— Та последняя голограмма, которую он включал. Над которой смеялся. Это был его отец. Он ушел на войну вместе с тремя братьями Нильда. Все погибли.
Нильду было всего пять лет. Через месяц его мать начала готовиться к следующей великой битве. Она оставила его с дальней родственницей, девочкой, которая была ему как сестра. Мать ушла на войну, и ее тоже убили.
Потом мелидийцы напали на его деревню. Родственница спаслась бегством и забрала его с собой в Зеаву. Там он прожил несколько мирных лет, но потом дааны напали на мелидийский сектор, и родственнице пришлось сражаться. Ей было семнадцать лет — достаточно, чтобы ее призвали на войну. Она тоже погибла. Нильд остался один на всем белом свете и вынужден был уйти на улицы, чтобы прокормиться. Ему было восемь лет. Находились люди, которые хотели ему помочь. Он не хотел жить ни с кем, но принимал кров и пищу, когда нуждался в них. Он не хотел опять попасть в зависимость от кого-то.
Ты можешь его за это упрекнуть?
Оби-Ван представил себе всех людей, которые любили Нильда. И все они умерли, один за другим.
— Нет, — тихо ответил он. — Мне не в чем его упрекнуть.
Сериза вздохнула.
— Дело в том, что меня с детства приучили считать даанов чудовищами, зверьми в человеческом облике. Нильд был первым дааном, с которым я познакомилась. Именно он объединил всех сирот — мелидийцев и даанов. Он ходил в детские приюты, собирал детей, обещал им свободу и мир. Потом освобождал их. Те, кто оставался в детских приютах, рано или поздно попадали под призыв.
— Под призыв? Что это такое? — спросил Оби-Ван.
— И у мелидийцев, и у даанов дети-сироты были обязаны работать на военных заводах. А тех, кто постарше, мобилизовали в армию, — грустно ответила Сериза. — Или работать, или сражаться. В столичных приютах всегда полнымполно детей. В городах — поменьше, а в деревнях дети просто-напросто убегают.
