на столе, и вывела на него схему. Я увидела, как передо мной медленно поворачивается всеми своими сторонами голубая очень сложная штуковина, напоминающая чем-то конструктор из лего — такой я собирала ещё когда мне было четыре. И теперь я сразу поняла, что было начерчено на чертежах: та же конструкция, но — поэтажно. То есть — каждый Уровень — просто был на листках начерчен отдельно! Я обрадовалась, и так маме и сказала, что теперь всё вижу и понимаю.
Мама вроде тоже обрадовалась, и стала показывать, и объяснять:
— Вот это — наш, жилой Уровень. — она провела кончиком карандаша по небольшой как бы прослойке где-то в середине штуковины. — Вот это — диспетчерская, или, как папа говорит, старая дежурка. А вот это — машинный. Ну, тот, где стоят все наши генераторы и преобразователи с аккумуляторами и прочими дающими и накапливающими электричество машинами. Большая комната рядом с ним — контрольная аппаратная. Там обычно и дежурит папа. (Ну, мы же как раз вчера у него были!) Под ней — криогенный зал, то есть тот, что отвечает за сохранность наших замороженных запасов кислорода… А вот это — изолированные помещения с резервуарами дьюара. Здесь и хранятся наши основные запасы кислорода.
Кислорода? Ну, воздуха. Которым мы дышим. Вот эти криогенные насосы всё время качают туда из теплообменника жидкий азот — чтоб тепло магмы не нагрело эти ёмкости. Иначе… Я лучше потом тебе объясню, что может случиться, если их не охлаждать… А вот это — аппараты поглощения углекислого газа в системе кондиционирования. Ну, про то, как мы дышим, и что поглощаем и выделяем, тебе лучше расскажет папа — когда будете проходить химию и биологию. Смотри дальше: вот это — баки с пресной водой. Вот здесь — рекуператор, очищающий наши… Э-э… сточные воды. А вот это — шахты.
С баллистическими ракетами.
— А почему они такие огромные, и почему их так много? — я с восторгом и одновременно с непонятным мне самой трепетом, разглядывала как бы пристроенные сбоку к лабиринту комплекса Убежища трубы, идущие куда-то вверх — шахты запуска, и их начинку: длинные цилиндры с острыми наконечниками: от них буквально веяло грозной силой и опасностью!
— Огромные они потому, что им нужно взорвать с гарантией все корабли наших врагов. А до врагов нужно ещё долететь. Почти девять десятых веса этих ракет дальнего действия — горючее. А вот эти, поменьше — уже для планеты. Здесь, в их боеголовках, собрано всё самое страшное и смертоносное, что смогла создать земная Наука. Эти ракеты должны сделать поверхность Земли абсолютно непригодной для любых форм жизни… — мама словно запнулась. Но продолжила, — А кто наши враги, как выглядят, и почему захотели оккупировать наш дом, мы, — ну, вернее, учёные! — так и не выяснили.
Однако мы предполагаем, что радиация, токсины, (Ну, яды!) и вирусы не позволят им жить здесь, кем бы они ни были! — я услышала звенящие ноты удовлетворения в голосе мамы, и увидела, как сжались её крохотные кулачки, сощурились в щёлочки глаза, и сквозь слёзы в них что-то заблестело — такое!.. Такое…
Ненависть?!
Если так, то мне придётся тоже… Впитать её. Проникнуться этим ощущением — своего Долга и той, как говорил папа, Чести, которую передали нам те, кто оставил всё это на нас. Последних обитателей Убежища.
Я навсегда запомнила, как однажды папа, когда думал, что я уже сплю, и он стоял над моей кроваткой, куда уложил меня, укачав на груди, шёпотом сказал подошедшей маме:
— У меня мозг плавится. Когда я думаю, что все наши усилия могут обернуться пшиком. Если эти твари промаринуют нас тут ещё пару десятилетий. Одна надежда — на нашу малышку. Что не позволит гнусным выродкам избежать… Возмездия.
А мама тогда сказала:
— Мне так жалко тех, кто оставался там, на поверхности, без всякой надежды… Но и нас, тех, кого оставили здесь, залив пятиметровыми бетонными пробками, и засыпав щебнем входные шахты, мне тоже жалко.
Мы — словно камикадзе. Но не те, что на самолётах, а те, кого оставляли в дотах у горных дорог… И приковывали цепями к их пулемётам.
Наши отцы, прадеды и мы сами — просто принесены в жертву. И то, что мы продержались так долго, и ракеты ещё в боеготовности — заслуга только ненависти. Это она двигала инженерами и учёными. И теми нашими, кто выбрал смерть уже здесь, когда понял, что ста лет не хватает…
Бедняжка Котик. Она ещё не знает, что её ждёт.
— Она узнает. Мы ей расскажем, Ханна. И покажем.
Папа приобнял маму за плечи, и они ушли. А я заснула. Потому что тогда вообще не поняла, о чём они говорили. (Но подсознательно запомнила каждое слово: чувствовала, что то, что сказали мама и папа — очень важно…)
Зато теперь всё отлично понимаю.
Мама показала мне ещё много деталей нашего Дома — Убежища номер один, как оно официально называлось на тех чертежах, что она достала из шкафа вначале.
Я спросила:
— А что — было ещё Убежище два?
Мама кивнула:
— Да. И было ещё и третье. На всякий случай Убежища построили на трёх континентах. Но мы — ну, вернее, наши предки — потеряли связь с их обитателями ещё семьдесят два и сто девять лет назад. Там все погибли… — я не стала спрашивать, отчего, хотя и очень хотела узнать, а мама продолжила, — И мы — последние живые люди нашей планеты!
Я снова обежала стол, и прижалась к маминому тёплому животу, но постаралась не плакать: я знала, что она от этого ещё больше расстроится. Поэтому я отодвинулась от мамы, вдохнула поглубже, и снова села на свой стул:
— Пожалуйста, мамочка, рассказывай дальше. Я хочу знать всё!
И мама стала рассказывать, иногда поглядывая на меня словно с испугом — так, словно видит в первый раз, или я сделала что-то такое, что она страшно удивлена…
Мама и папа давали мне ежедневные уроки целый год. И только раз в неделю — в воскресенье! — у меня был выходной.
Некоторые уроки я понимала и запоминала хорошо — например, через месяц я уже свободно и быстро могла вслух читать любую книгу из нашей библиотеки.
Но некоторые, особенно, про то, как всё было на поверхности планеты Земля, и как действовали законы природы, я не очень понимала. Папа сказал, что это — ничего. Потому что те, кто разовьётся на Земле после нас, создадут новую Науку сами. И ещё он сказал, что нам нужно больше внимания
