Путников повели к станции, подгоняя прикладами. Хорошо хоть не штыками… Пару раз Сайгону очень болезненно двинули в поясницу. Сзади то и дело раздавалось хихиканье. Чувствовалось, что дамочки получают удовольствие, причиняя мужчинам боль. Развлечение у них такое.
Сайгон стиснул зубы, чтобы не выругаться. Не надо усугублять. Лук, пистолет, шестерни и нож у него отобрали. Рюкзак перекочевал к долговязой амазонке, на щеках которой краснели подростковые прыщи. Девушка оказалась не из любопытных, в рюкзак не заглянула, а то плакали бы сбережения Сайгона. И вот что забавно: к Лектору относились мягче – потому что у бродяги не оказалось оружия. Дурно пахнущая набедренная повязка не в счёт.
– А по какому праву, собственно?! – возмутился Сайгон. – Между станцией Святошин и суверенной станцией Нивки существуют определённые соглашения, и я…
Его монолог оборвали массажем почек посредством приклада.
Чем ближе к станции, тем веселей. Казалось, дамочкам вот-вот надоест развлекаться – и раздастся грохот, и пуля перешибёт Сайгону позвоночник у основания черепа. Или продырявит затылок. Или… С удивлением он понял, что пленники и конвой уже выбрались на платформу.
На станции было темно, хотя по всем прикидкам уже настало утро. Пора бы включить центральное освещение вместо едва заметного дежурного.
Что Сайгону известно о Нивках? То, что и всем: мелкого заложения, платформа островного типа. Всё точь-в-точь, как о ней рассказывали караванщики, эти разносчики болезней и слухов. На станции есть два подземных вестибюля, где вроде как расположены фермы и прочие хозяйственные подразделения. Вот бы Сайгону туда прогуляться, посмотреть. Но ведь барышни не пустят… Темно. Ряды спящих прямо на полу и на тонких подстилках. Тут что, не знают о существовании кроватей?
– Босс, у них всё наоборот, – пояснил Лектор, заметив недоумение Сайгона. – Они время выставили на часах иначе. На станции только-только наступила ночь. А кровати они считают символом рабства. Мужчины много лет эксплуатировали женщин в постели, чуть ли не насиловали. Кровать на этой станции – табу.
Сайгон мысленно выругался. Пацюк закусай! Всё у этих баб не как у людей!
– Тут сядьте. Вставать, самостоятельно передвигаться запрещено. Громко разговаривать запрещено. – К ним подошла женщина лет сорока, с головы до ног укутанная в тряпьё. Косынка чуть сдвинулась, было видно, что череп у женщины обрит. Она принесла путникам тёплую, слегка солоноватую воду в бутылке из прозрачного пластика. Ногти на пальцах она стригла «под мясо».
Конвой, как по команде, снял головные уборы и расстегнул камуфляжные куртки, ловко действуя накрашенными ногтями. Мужскому взору открылся приятный вид. Ведь под куртками у длиннокосых девиц не было ни одежд, ни белья, зато мать-природа щедро наделила их женственностью. Прям цветы жизни, распустившиеся в подземелье. Вот где Андрюшке надо выбирать жену, когда вырастет. На Святошине таких красоток нет.
Сайгон поёжился, представив девушку-конвоира в роли своей невестки. Спасибо, не надо. Лучше пусть сына окрутит святошинская простушка: с лица воду не пить, главное, чтоб человек был хороший…
Конвой устроился неподалёку от пленников. Дамочки расселись на складных стульях из гнутых труб и ткани – кажется, они называются шезлонгами. Интересно, почему на них нет запрета? Смутно припоминалась сцена из довоенной мыльной оперы, где женщина сидит в шезлонге у бассейна, а над ней склонился слуга-мужчина и предлагает бокал с напитком. Вот потому и не табу, что склонился и предлагает.
На станции было очень жарко, даже душно. Проблемы с вентиляцией?..
– Они называют себя амазонками, босс.
– Есть такая река, Амазонка, – задумчиво кивнул Сайгон. – В Южной Америке. Или была. Индейцы, пираньи, анаконды…
Похоже, он уловил основные принципы местного бытия.
У них тут кастовая система. Низшие существа в местной иерархии – вроде той женщины, что принесла воду. А те, которые заплетают косы и расхаживают без лифчиков, куда круче лысых в косынках. А если вспомнить дамочку, которой он продал франшизу, логично предположить существование сливок общества – полностью голых и с длинными распущенными волосами. Потому на станции и жарко, чтобы можно было расхаживать голышом и не чихать. Или наоборот – голышом, потому что жарко.
Сайгон заметил на стене наглядную агитацию. Прищурившись, разобрал белые буквы на красном фоне: «Женщины всех станций – объединяйтесь!»
– Эй, животные! Чего сидим? Раздевайтесь! – скомандовала та самая девушка, что взяла их в плен. Она уже смыла с лица сажу и сняла косынку. Вопреки ожиданиям, волосы у неё были на месте – огненно-рыжая коса обмотана вокруг головы. Зелёные глаза с интересом разглядывали Сайгона, когда он снимал с себя куртку и стягивал ботинки.
Конвой тоже не сводил с пленников глаз.
– Штаны снимай, животное, чего застыл!
– Зачем это? – воспротивился Сайгон.
Он украдкой посматривал по сторонам, прикидывая, что можно использовать в качестве оружия. По всему получалось, что ничего. Да и конвой расстрелял бы пленников раньше, чем Сайгон сделал бы хоть одно резкое движение.
Значит, пока что не надо рыпаться понапрасну. Ничего, Сайгон обязательно поквитается за унижение. Прощать и подставлять вторую щёку не в его привычках.
– Снимай, я сказала!
Станция Нивки – это территория победившего матриархата, если кто не в курсе. На любого мужчину тут смотрят с опаской, ненавистью и презрением. Иногда – с вожделением. В случае рыжей возможен последний вариант: Сайгон ей понравился. В этом нет ничего удивительного, он привык к тому, что при одном его виде с некоторыми особами начинает твориться чёрт-те что. Не так уж много в метро сильных рослых мужиков.
– Гильза, ты опять за своё? Смотри, доиграешься! Обреем налысо! – послышалось со стороны полуобнажённых девиц в шезлонгах.
Вроде как шутка, а может, и угроза. Судя по тому, что милое личико рыжей исказила гримаса ненависти, с юмором на Нивках не сложилось.
Кукольное, вспомнил Сайгон. Жена Светка называла такие лица, как у рыжей, кукольными. Барби – так он мысленно окрестил озабоченную девицу.
Контактный рельс прикрыт защитным коробом, потому и людям надо одеваться, а не разгуливать по станции в чём мать родила. Так объясняют детям, родившимся в метро, зачем нужны условности вроде одежды. Ведь все у всех на виду. Все знают, кто как с кем спит, чем дышит, о чём думает. Обнажение душ. Так зачем скрывать тела, если тепло?
Рыжая Барби не старше восемнадцати. Она мыслит, как ребёнок. Вот только обнажаться должны другие.
– Эй, красавчик, а ну-ка повернись!
Красавчик, да? Ну, не животное – уже хорошо.
