— Так что, Леннард, это чертово здание рухнет или нет?
Хоффман стоял у главного входа в Адмиралтейство и осматривал фасад. Старший сержант Парри, против обыкновения, был в шлеме.
— Не могу ничего гарантировать, полковник, — отозвался Парри. — Я обошел все этажи и, как видите, цел, так что, если вам нужно внутрь, можете идти. Но электричество я отключил. Радиостанцию перенесли в фургон Управления по чрезвычайным ситуациям. Я сказал Председателю, чтобы он смотрел под ноги.
— Значит, он вернулся? — «Вот гад! И мне не сообщил». — И он там, внутри?
— Копается у себя в кабинете.
«Отлично. Пора вскрыть нарыв».
— Я поднимусь к нему. — Хоффман принялся мысленно оправдываться перед Прескоттом за то, что взломал его стол, одновременно презирая себя за это. — Доложите обстановку на совещании в восемнадцать ноль-ноль вместе с Шарлем и его командой в… Черт, осталось здесь какое-нибудь сухое безопасное место?
— Я вам сообщу, когда найду что-нибудь, сэр. К тому времени мы получим более полную картину относительно жилых помещений. У нас есть водоснабжение и генераторы, есть продукты, полевые уборные в порядке, погода хорошая. В любом случае это лучше, чем черви, постоянно ковыряющиеся в сточных трубах и в водопроводе.
Хоффман решил устроить так, чтобы Парри получил медаль. Инженерные подразделения поддерживали существование Старого Хасинто в течение всех этих невероятных, кошмарных лет и теперь продолжали свою работу в новом городе. Эта бесконечная работа была здесь немного легче. Парри был настроен быть если уж не счастливым, то довольным жизнью, наглядно демонстрируя верность теории Хоффмана.
Но счастлив ли Прескотт? Пора было это выяснить. Хоффман медленно поднялся по ступеням, усыпанным хрустевшим под ногами стеклом, — частично из осторожности, частично потому, что хотел заранее предупредить Прескотта о своем приближении. Добравшись до верхнего этажа, он почувствовал дуновение ветра. Крыша отсутствовала.
Прескотт сворачивал в трубки карты и аккуратно складывал их в картонную коробку. Его двое солдат-телохранителей, Ривера и Лоу, стояли у открытого окна, наблюдая за расчисткой завалов. Хоффман подумал: «А от чего сейчас хочет защититься с их помощью Прескотт, кроме падающей с потолка штукатурки?»
— Виктор… — Прескотт поднял голову слишком медленно, чтобы движение было естественным. — Итак, зализываем раны и возвращаемся в бой. Все могло быть гораздо хуже.
— Таково настроение, сэр. — Если полковник говорил более или менее спокойно, это означало сарказм, и большинство людей это уже поняли. — Сохраняем спокойствие и движемся дальше.
— Капрал, не могли бы вы и Лоу оставить нас на несколько минут? — Прескотт слишком хорошо знал этот тон Хоффмана. — Пойдите пообедайте, пока все спокойно.
Хоффман подождал, пока шаги солдат не смолкли на лестнице.
— Вы как будто ждете неприятностей, — начал он. — Люди, конечно, в шоке, но пока еще не начали линчевать чиновников КОГ.
Прескотт сохранял полное спокойствие.
— Сейчас трудное время; мы на распутье. Многие сомневаются в правильности моих суждений и моей способности управлять, из-за того что я привел их в такую даль, где они столкнулись с новыми трудностями.
— Вы ничего не хотите мне сказать, господин Председатель?
— Вы один из них, Виктор?
«Ну ладно, начнем».
— Именно я предложил перебраться на остров с более мягким климатом. А не вы.
— Ах, вы по-прежнему берёте на себя ответственность за наши совместные решения. Вы хотите стать мучеником, полковник? Или политиком?
— Давайте прямо к делу.
— У меня возникло стойкое убеждение, что вы мне больше не доверяете.
Хоффман скрестил руки. Он сам не знал, почему сунул руку под левый локоть, чтобы иметь возможность быстро вытащить пистолет, но он сделал это. У Прескотта было оружие. Хоффман никогда бы не подумал, что Председатель вообще способен им воспользоваться, но сейчас было не время проверять свои догадки.
— Я хотел бы получить от вас четкий ответ, — сказал Хоффман. — Я согласен со всеми вашими важнейшими решениями. Я никогда не видел, чтобы вы делали глупости. Я даже не слышал, чтобы вы напились или провели ночь с женщиной. Но вы лжец, господин Председатель, и это сильно осложняет мою работу. Не существует ни одной причины для утаивания информации от собственной армии.
Прескотт продолжал собирать вещи. Казалось, он погружен в это занятие всецело, а не просто ради того, чтобы отвлечься. Он подошел к столу и дернул ящик.
— Это уже слишком по-детски, Виктор. Вы чувствуете себя униженным потому, что я не рассказываю вам все в подробностях?
— Подробности — это существование сверхсекретных исследовательских учреждений вроде Нью-Хоупа? Это дерьмо — не подробности. Это то, что мне необходимо знать.
— Армия служит государству. Армия — не правительство. Правительство решает, что нужно ей знать, а что нет.
— Верно. Но вы все равно проклятый лжец.
— Итак, зачем вы это сделали, Виктор?
Конечно, Прескотт мог бы сам выудить из него все, что нужно. У него был к этому талант. Он нацеливался на слабое чувство вины, как акула, учуявшая в воде каплю крови. Хоффману плевать было, что и как обнаружил Прескотт, но он не мог вынести мысли о том, что его опять перехитрят.
— Недоверие разрушительно, — сказал Хоффман. — Оно губит любые взаимоотношения. Я говорю не о каких-то давно забытых вещах — сейчас речь идет о том, что мы с вами должны спасти человечество от уничтожения. — «Какого черта! Скажи это. Что он тебе сделает? Что еще тебе можно такого сделать?» — Мне хотелось бы думать, что там просто ваши фотографии в общении с овцой. Просто какая-нибудь гадость. Глупые, никчемные гадости. Я очень хочу в это верить.
Но Прескотт не был извращенным, жадным и испорченным в общепринятом смысле. Хоффман это знал, и на миг это почти заставило его сдаться. У действий Прескотта был только один мотив — выживание. В этом не было ничего плохого.
«Нет. Я прекращу эту чертовщину прямо сейчас. Его мотивы не имеют никакого значения. Мне нужно знать. Мне нужно знать все то, о чем он до сих пор не рассказал мне».
Скрытые вещи, похороненные глубоко-глубоко, зашифрованные, шныряющие под поверхностью в ожидании момента, когда можно будет утащить жертву на дно, — черви, монстры, тайны, не важно что. Хоффман насмотрелся на них достаточно. Он хочет знать все. Он хочет вытащить это на свет божий и посмотреть, что же это такое на самом деле.
Выражение лица Прескотта не изменилось. Хоффман хотел сражения, хотел дать выход эмоциям. Но этому не суждено было случиться. Он это понимал. Председатель попытался повернуть ключ в замке, подергал его, в конце концов открыл ящик. Он заглянул внутрь, но не тронул диск.
