Ознакомительная версия.
Вот вам парадокс на десерт. Люди просты – а понять их сложно. Каждый идет к своему садовнику по-своему. Он и Тезей, и Минотавр. Вроде бы, имея предпосылки и результаты, просчитать человека – проще пареной репы. На деле все не так. Есть, конечно, какие-то общечеловеческие законы, социальные алгоритмы, прочая умная чушь, характерная для разумных прямоходящих. Но я не обладаю ни достаточным багажом знаний, ни тонкими аналитическими способностями, чтобы брать на себя право рассуждать о подобных материях.
Полковник – великого ума человечище, в одну из наших первых встреч сказал: «Чем больше я знаю о человечестве, тем меньше понимаю человека. И наоборот. Очевидные факты говорят меньше, чем парадоксы, домыслы и мифы. Иногда мне кажется, что наука – это свод незнания о человеке».
Я знаю значительно меньше. Поэтому пишу о себе. Я – это то немногое, что мне известно о человечестве.
Сабж блаженно похрапывал, съежившись на переднем сиденье.
Я решил не останавливаться «У Донахью» и в «Келье пьяного монаха» и почти четыре часа подряд гнал ЗИС по «1969», прокрутив диск с коллекцией альбомов «Stray Cats». Правда, каждый раз отматывал назад, когда начинались свинговые альбомы сетзеровского оркестра. Обидно было слышать, как этот великий рокабильщик и посредственный свинговый гитарист перепел свой же «Stray Cat Strut». Хуже кавера на эту вещь я не слышал.
Ветер усилился, и по небу снова побежали дождевые облака. Еще не тучи, но ясно было, что польет неминуемо. Я поднял стекла на дверях, потом, подумав, снова опустил свое и закурил.
– Время пить кофе, – пробормотал Сабж, проснувшись, и вытащил пачку из моего кармана. Не уверен, что при этом он открыл глаза. – Макс, брат мой во пути, – прикурив, сказал он, – мстится мне, что мы идем со значительным опережением срока. Так ли сие, коллега?
Я усмехнулся и кивнул. Мы действительно на пару часов опережали график. А светиться на месте сбора заранее не принято. Я подумывал завернуть в какой-нибудь пригородный дорожный бар и скоротать время там.
– А давайте-ка, батенька, проедем через заповедник, – предложил Сабж. – Пара часов в бизоньей Вальхалле пойдут на пользу нашим измотанным нервам. Что может быть лучше, чем естественная среда и березовый сок! – Он вдруг подался ко мне всем своим хилым телом и проникновенно затараторил: – Скажите, коллега, признайтесь честно, не кривя душой: доводилось ли вам пить березовый сок, коим славится хозяйка заповедника, супруга преподобного отца Михаила?
Я покачал головой. Пить местный березовый сок мне не приходилось. Я вообще не помню, когда в последний раз его пил.
– Как же так! – воскликнул Сабж. – Немедленно, сразу по возвращении из трипа пересмотрите классику современного кинематографа! Вы узнаете, что тех, кто при жизни не видел моря, на небе называют исключительно лохами. Так вот, коллега, не отведать местного березового сока – это хуже, чем не увидеть моря. Это непростительно.
На самом деле теперь я благодарен Сабжу за эту клоунаду. Было бы обидно встретить конец света, не испив березового сока из заповедника. А в тот момент я подумал, что Сабж предлагает не такой уж плохой способ убить два с лишним часа. И свернул под указатель «Бизоний угол. Заповедник».
* * *
Пытаясь спастись от пустоты жизни в Самерсене, кроме алкоголя я использовал и другие способы, например, периодически совершал налет на местную книжную лавку. Это убогое заведеньице никогда не пустовало – оно пользовалось популярностью у домохозяек Самерсена, которые проводили редкие часы досуга если не у телеэкрана, пережевывая сопли очередной «мыльной оперы», то за чтением женских романов. Понятно, каким товаром была забита единственная самерсенская книжная лавка. И тем не менее после долгих раскопок мне порой удавалось отыскать в самых пыльных углах кое-какое достойное чтиво. К примеру, «Порою нестерпимо хочется» Кена Кизи. Вероятно, хозяина лавки надули, подсунув эту вещь как порнографический роман. Когда я оплачивал покупку, он понимающе улыбался. Если бы он подмигнул, я бы сломал ему челюсть. На правах постоянного покупателя. Но он только улыбался.
Там я нашел и трехтомник Питтсбургского института «История колониальных войн». И хотя никогда не увлекался научно-популярной литературой, «на безрыбье и сам раком встанешь», как любит говаривать мой приятель клошар Фрэнки.
Издание оказалось на редкость занудным, так что я пропускал целые главы, а к третьему тому вообще не притронулся. Но кое-что занятное там все-таки было – например, информация об освоении тогда еще Дикого Запада белыми, которые, не ограничившись истреблением и принудительной ассимиляцией местных племен, взялись за животных, которые аборигенов кормили. Белый человек подошел к делу со всей ответственностью, целеустремленностью и смекалкой, и от сотен тысяч голов североамериканских бизонов вскоре (временные рамки до смешного ничтожны) – осталось менее трехсот (sic!). Каковы масштабы! Невольно вспоминаются слова Полковника: «Многие поступки человека заслуживают уважения и восхищения. При этом поступки человечества в целом нередко просто омерзительны».
Лет этак тридцать назад из монастыря Св. Франциска ушел один из монахов. Ушел, что называется, в мир. К слову сказать: единственный факт, известный мне о Св. Франциске, это то, что он читал проповеди и отрывки из Библии птичкам, овечкам и прочим божьим тварям. Убогие, как написано, ближе к Богу.
Так вот, тот монах создал заповедник «Бизоний угол», в котором поголовье животных выросло до нескольких тысяч. Потом отказался от целибата и женился.
Два года подряд, 4 июля, местные фермеры садились на джипы и пересекали границу заповедника. Не покидая машин, они стреляли в животных и мчались дальше, оставляя туши лежать на земле. Уговоры не помогали, молитвы не успокаивали, напоминание о Высшем суде вызывало недоумение. Тогда святой отец-францисканец отказался от сана, купил пулемет и устроил на следующий День независимости такой фейерверк, что больше обитателей заповедника никто не осмеливался беспокоить.
...Сразу за поворотом дорога резко пошла в гору. Первые капли дождя ударили по косой в лобовое стекло, замаячили «дворники». Ржавая пыль на обочинах стала насыщенно красной, как гончарная глина. А трава прижалась к земле так отчаянно и обреченно, как будто с минуты на минуту их разлучат навсегда.
– Хорошо, да? – Сабж кивнул на окно. – Почти как в Эпицентре.
– Тебе кажется, похоже?
– Не сама картинка, брат, а ощущение.
Я кивнул. Потому что думал примерно о том же: все, напоминающее о сиюминутности и неотвратимости, ближе к настоящему. Наверное, потому, что тогда отпадает смысл в символах. И кому как не Сабжу было почувствовать этот момент.
Ознакомительная версия.
