Ференц кивнул.
— Вполне возможно. Только я не слышал ни об одной такой планете, пригодной для жизни.
— Может, это очень далекая колония. Сколько их раньше было?
— Других объяснений нет. А что с этим существом? Оно никого вам не напомнило?
Я помотал головой:
— Нет. Да и где можно увидеть существо, открывающее трансгресс — линию, где ему вздумается?
— Таких бы запомнили, — согласился Ференц. — А что насчет этих черноголовых?
— Они будто из разных кусков сшиты, — сказал я. — Словно кем‑то сделанные.
— Что же мы имеем? — задумался присевший рядом на корточки Давер. — Колонист, семью которого в юности убили некие искусственные люди, появляется вместе со своим товарищем, о котором мы ничего не знаем, там, где в Белый город направляются другие колонисты. После чего они вырезают всех рейдеров в Приемнике, а колонисты бесследно исчезают. И где здесь логика? — он поднял взгляд на меня.
Я пожал плечами:
— Это была картинка из детства. Мало ли что потом с ним могло случиться. Может его этот, с пустыми глазами воспитал.
— Откуда тогда второй взялся? — спросил Давер. — Тоже воспитанник? Так мы ни к чему не придем.
— А где рейдеры? — спросил я оглядываясь.
— Кажется они из‑за вашего припадка и моих объяснений решили, что монеты прокляты, — усмехнулся Ференц.
Я вспомнил про монеты и разжал кулаки. В левом горсть металлических кругляков, еще один зажат между пальцами правого.
Инспектор поднялся и махнул рукой:
— Поднимайтесь, Валентин. Нам пора домой.
Я встал, ссыпал монеты в карман и побрел за Давером, размышляя, каким образом снова умудрился посмотреть две истории вместо одной. Что за биополе у этих людей? И можно ли без оговорок считать их людьми?
Через минуту мы вышли из архива. Инспектор посоветовал мне вернуться домой и отдохнуть. При этом он многозначительно посмотрел на мой карман и попросил воздержаться от экспериментов. Вздохнув, я вытащил монеты и пересыпал их в ладонь инспектора.
Домой пришлось ехать кружным путем, ведь вид мой не позволял показаться на центральных улицах. Времени ушел добрый час, зато удалось избежать позора. Дома, отмывшись и поев, я увалился на кровать. Признаться, эти чужие миры захватили мое воображение. Наш город, сумевший уцелеть в пожарище апокалипсиса, многие века жил обособленно и практически не меняясь. В умах людей именно такое устройство мира казалось нормой. Огромная бескрайняя пустыня, среди которой в редких оазисах живут дикие бедуины, они же рейдеры. Хотя между бедуинами и рейдерами была какая‑то разница, но я ее не улавливал. Большинство горожан, думается, вообще об их существовании не подозревают, поэтому стыдиться мне нечего. Еще в пустыне иногда открывались порталы из обособленных колоний на далеких планетах, обычно влачащих существование ничуть не лучшее чем бедуины. Кое‑кто из этих колоний добирался до города, но такое бывало редко, я, например, не знаю никого среди своих друзей и знакомых оттуда. Фактически, мы были последним осколком разбившегося вдребезги мира. У нас есть кое — какие технологии, удалось сохранить высокий уровень науки, но с величием прошлого не сравнить. Когда‑то человек был хозяином всего, что открывается нам ночью на небе. Долетел до каждой звезды, почти каждой нашел применение. Там, где нельзя было жить, добывали полезные ресурсы, устраивали космические базы и лаборатории. Потом развитие технологий вышло из‑под контроля, любой сумасшедший мог сотворить какой‑нибудь локальный катаклизм, и все вместе эти психи и фанатики устроили катаклизм глобальный. Мы остались одни посреди развалин, спасенные тем, что Белый город располагался в глухом углу малонаселенного мира. Нам ничего не оставалось, кроме как попытаться выжить и сохранить хоть какие‑то крохи человеческого величия. Интереса к окружающей пустыне у горожан нет, ведь по всеобщему представлению там нет ничего, кроме мертвой земли и развалин. Что говорить, если я, библиотекарь, чья специализация — история, до этого момента думал также. А ведь мне пришлось посмотреть множество историй из прошлых времен. Все они были одинаковы: если не очередная резня бедуинов (отец считает это своеобразным механизмом регуляции в условиях ограниченности продовольственных ресурсов, но смотреть на этот механизм невозможно), то очередной скучный эпизод из жизни города.
Но каков мир на самом деле? Наверняка были и другие обособленные места, достаточно большие, чтобы не деградировать в культурном и научно — техническом плане. Впрочем, дело даже не в них. Что это за существо, создававшее трансгресс — линию, где ему захочется? Что за странное сооружение в замерзшем чуть ли не до абсолютного нуля мире, оказывающее по — настоящему гипнотическое действие на мои мозги? И еще эти двое, видевшие костяного человека, пытавшиеся добраться до замерзшего замка и убивающие людей без всякой причины. Без всякой видимой мне причины.
В дверь постучали, и в комнату заглянул отец.
— Вернулся? Как успехи?
Я пожал плечами. Отец кивнул, поняв это как‑то по — своему. Я тут же вспомнил, что отец видимо долгие годы помогал охранке и ни разу даже словом не обмолвился по этому поводу.
— К тебе тут приходили, — продолжил он. — Светленькая такая, волосы короткие, до плеч. Сказала, вы собирались куда‑то, а ты не пришел, и на работе тебя нету.
— А ты что? — спросил я обеспокоенно.
— Сказал, что помогаешь в важном и очень секретном деле. И что бы она никому ничего не рассказывала. В общем, представил тебя героем со всех сторон. Кто она, кстати?
— Да так, — я неопределенно взмахнул рукой.
— Как так?
Я выразительно посмотрел на отца.
— Ты давай, это… — сказал отец после паузы, — не мальчик уже. Серьезнее будь.
Дверь закрылась, и мысли мои легко и непринужденно вернулись к замку. К Ирен завтра заскочу, объясню все. А вот эти изгибы, тянущиеся вверх, к звёздному небу… Представляя их я незаметно задремал, и проснулся, когда на улице уже стемнело. На цыпочках прокрался в кухню, зачерпнул поварешкой из кастрюли на плите. Заскочил в ванную, для вечернего туалета, и снова увалился в кровать. Уже засыпая, снова увидел пустоту огромных глазниц, из которых смотрело черное небо замёрзшего мира…
* * *
Ференц поднял голову на стук и на его лице на миг проступило неудовольствие. Потом он натянуто улыбнулся и показал на кресло перед столом.
— Когда в следующий Приемник? — спросил я, усаживаясь.
— Никогда, — ответил он коротко.
До меня не сразу дошло, что значит — никогда.
