Круз еще раз посмотрел на Гуню: мелкие глазки подо лбом, щетина.
— Сейчас ты идешь и собираешь своих, — приказал Круз. — Через полчаса мы выезжаем. На запад. Все.
— Бать, ты…
— Делать! — рявкнул Круз.
Гуня вздрогнул и, взвалив пулемет на плечо, покосолапил к вокзалу.
— Тупой этот Гуня. Я его давно знаю. Дерется здорово, но тупарь тупарем. А за бабу на посту у нас в навозники определяют, — сказал Захар.
— Если ты еще раз будешь подслушивать, ухо отрежу, — пообещал Круз.
— Батя, а если б он полез? Он же тупой, ты ж видишь? А как мы без тебя, а? Как я тогда? А ты его здорово. Как надо. У него мозги бродят, когда сам думает. Эх, интересно, что за баба-то?
— Иди и узнай, — велел Круз.
Когда Захар вприпрыжку, дергая головенкой, унесся, Круз достал кабар и, морщась, выколупал из грудной пластины пулю.
В этот раз повезло. А про другой раз лучше не думать. Старик. Глупый неловкий старик.
Мальчишки наскочили волчьей стаей. Мгновенно, внезапно. Гуня, набычившись, стоял на платформе, расспрашивал, как это дали мотор, как выпустили, как Захар. Захар плевался, серые скалились. Круз терпеливо объяснял.
Грохнуло на площади, потом за почтой. И зачастило — та-та-тах. Гуня завопил, кинулся с пулеметом наперевес. Круз — за ним.
Грохнуло в десяти метрах. Круз шлепнулся тяжело, перекатился. Кинулся задом, в проулок — и столкнулся нос к носу. Первого рассек очередью. Но второй, вовсе мелкий, лет десяти, извернулся — и, уже падая, всадил Крузу пулю в грудь.
Все вместе — считанные минуты. За эти минуты пост перестал существовать — взорванный, расстрелянный, раздавленный рухнувшими стенами.
Мальчишки исчезли, бросив не сумевших убежать. Семерых. Серые разодрали глотки тем, кто еще дышал. Гуня бегал от трупа к трупу и орал. Потом с напорной башни слез снайпер и плюнул кровью Гуне под ноги.
Мальчишки. Счастье часто не действует на детей. Новорожденные нормальны почти все, даже от матерей под счастьем. Потом оно забирает. Как проказа, потихоньку. Кто сумел дожить без счастья до способности зачинать и рожать — скорее всего, сумеет и дальше. Кто не сумел — что ж, пару лет до взрослости живет, почти не чувствуя боли. А самые лучшие бойцы — как раз мальчишки, забывшие боль.
За углом орал Гуня. Командовал раненых и припасы тащить на дрезину. Стращал кого-то. Если мальчишки заметили дрезину, могли дорогу перекрыть. И взрывают они ловко. Тут машину бы.
Гуня перестал орать. Круз, вздохнув, поднялся, пошел к дрезине — и увидел рыжую дыру пулеметного дула.
— Бать, шел бы ты по своим делам и там приказывал, — сказал Гуня из-за турели. — А мы по своим поедем. Макарка, заводи!
Движок чихнул, зарокотал.
— Скатертью дорога! — заорал Захар. — Ты зад-то протри, Гунтяй! А то недорослям противно жрать тебя будет!
Дрезина задрожала, покатилась. Застукала часто по стыкам. Захар погрозил кулачком вслед, потом засвистел.
— Хватит, — попросил Круз. — Зови своих серых, Захар. Поездили достаточно, теперь пешком пойдем.
— Ты не бойсь, батько. Не съедят нас недоросли. Я вокруг все знаю, проведу так, что никто не узнает. А недоросли, они до завтра, скорей всего, и не сунутся. Они такие…
— Захар!
— Все, бегу, батько, зову! — и свистнул в два пальца.
В ответ из-за угла истошно завизжали. Круз побежал.
— Все нормально, старшой! — крикнул Последыш, выглянув. — Сучку нашли! Ее бросили!
— Ты и есть баба Гуни? — спросил Круз ненужно, глядя на скорчившееся в углу существо.
Существо было чумазое, всклокоченное и с цыпками. Лет пятнадцати от силы.
— Ну так, она самая, — определил Захар, хихикнув. — Верка-порожняк, знаю ее. А то я думаю, кто ему бабу позволил и какую. Я…
— Заткнись, — сообщил Круз тихо и страшно.
— Ой, батя, да чего ты так… все, молчу, молчу.
— Кто-нибудь берет ее?
Щенки переглянулись.
— Следа спросить надо, он караулит, — предложил Последыш. — И Левого.
— Не надо спрашивать, — выговорил Правый хрипло. — Встань.
Существо глянуло дико.
— Встань, не бойся.
Существо встало. Сквозь дыру в рубахе сверкнула бледная грудка.
— У тебя кровь есть? Бабья?
— Верка, ты не бойся, — посоветовал Захар. — Они хорошие. Они меня к себе взяли.
Последыш зареготал, аж заколотился. Правый улыбнулся — глуповато, смущенно.
— Вы чего? Эй, смехуна подхватили или что?
— Они всегда так, — сообщил Круз серьезно. — Весельчаки.
Верка шмыгнула носом и вдруг тоже рассмеялась — тоненько, звонко. И сказала обиженно:
— Все у меня как у бабы! Хочешь — пощупай!
— Это потом, — сказал Правый.
Обвел всех взглядом.
— Все видите меня и ее?
— Все видим, — отозвался Последыш.
— И я вижу, — отозвался Круз.
— Дык и я, — подтвердил Захар. — А что такого?
— Я беру тебя, женщина, — сказал Правый. — Беру и обещаю. Ты пойдешь со мной?
— Че не пойти? — Верка глянула удивленно. — Че спрашиваешь? Я ж бесхозная. Ты меня кормить будешь?
— Он будет. Ответь ему, да или нет, — посоветовал Круз.
— Серьезные какие, бабу поиметь… так пойду. Да.
— Она — моя, — сказал Правый. — Пойдем.
— Собирайте припас, какой есть, — сказал Круз. — За сегодня нам еще много надо пройти. Захар, я надеюсь на твою тропку.
— Будь спок, батя!
Из города Салвадор Круз хотел вернуться за экватор, в сонный городок под Мехико, где обитала его фирма, его отец, дядья, его друзья, те, с кем бежал под пулями и с кем зарабатывал. Фирма обитала сперва в Бразилии, пока федеральное правительство не решило отобрать у иностранцев право стрелять по бразильцам. Тогда дело Крузов перекочевало в страну, где стрелять разрешали всем во всех.
Круз был уверен, что родня и сотрудники, разномастная латино-русско-непонятная (вплоть до башкир) орава наверняка выжила и укрепилась. И ждет лучших времен. Конечно, мог и ошибаться — но ведь за что-то нужно держаться в жизни? Для Круза всегда было важно иметь в голове четкую, простую и ясную цель, вроде как дойти до вон той горы. Потому Круз никого не подхватывал по дороге, не защищал, не спасал и не заботился. Сперва подобрал мотоцикл, тракторно тяжелый старый «Кавасаки» с широченными шинами, но через полдня бросил, едва выскочив из засады, устроенной непонятными людьми в серых униформах. Шоссе превратилось в убойную зону, по рыжим глинистым проселкам лучше ездилось на коне, а лучше на муле. Мула Круз вскоре достал — тощую, но на диво крепкую животину, отказывавшуюся подыхать три с половиной недели под центнером веса.
