— Не сменил позицию, не устроил ложную, короче, не доглядел. Быстро прилетели, это не значит, что аэродром рядом. Немцы могли на лету свои юнкерсы перенацелить. Немедленно свяжись с воздушным наблюдением через нашу авиаразведку. Они будут передавать тебе данные радаров, касающиеся тебя. И артиллерийское подкрепление мы тебе вышлем. Потерпи день-другой.
Пришлось звонить, уже по нашей линии, Климовских. В нашем резерве 152-мм МЛ-20 нет. Но есть 76-мм. Если четыре пушки Анисимов потерял, то чтобы не снижать силу залпа, надо прислать ему две четырёхорудийные батареи. И зениток, желательно мобильных. Получит всё быстро. До Вилейки — железка, а потом до Свиря — дорога.
Сведения от радаров передаются в Минск и сюда. Собственно, центральный аппарат авиаразведки здесь, в Барановичах. Так что продублировать просьбу Анисимова, а вернее, устроить выволочку за то, что пропустили авианалёт без предупреждения заинтересованных соединений, хочешь не хочешь, а надо.
— Товарищ генерал армии, мы не успели, немцы неожиданно курс изменили! — оправдывается лейтенант, командир расчёта наблюдателей.
— Сообщайте обо всех самолётах на расстоянии ста километров от наших позиций.
— Слушаюсь, товарищ генерал армии!
Сто километров это перебор, хватит и пятидесяти, но пока сообщение дойдёт до адресата, как раз и будет такое опасное расстояние. Сорок-пятьдесят километров бомбардировщик преодолеет за пять-восемь минут.
Выхожу из штаба на крыльцо, покурить на свежем воздухе. В Белоруссии жара очень мягкая, сказывается большое количество воды. Она тут везде. Обратная сторона не очень приятная, комаров много, но они только вечером на боевые вылеты выходят. Солнце, как и полагается вампирам, они не любят.
Что-то я подустал от всех этих генеральских дел. Одна надежда на когорту подготавливаемых мной старших командиров. У меня уже четыре перспективных генерала. Никитин, Болдин, Анисимов, и вот теперь присматриваюсь к Рокоссовскому. Для окружающих присматриваюсь, так-то и без того знаю, что он талантливый полководец. Болдина я, пожалуй, исключу из числа самых-самых. Он замечательный зам, а вот потянет ли самостоятельное командование фронтом или даже армией, сильно сомневаюсь.
— Здравия желаю, товарищ генерал армии! — чуть задержавшись, чтобы кокетливо стрельнуть серыми глазками, мимо меня пробегает девушка — сержант.
Знакомое лицо и коленки такие же соблазнительные. Светлана! Хм-м…
А девушку уже перехватывает мой бравый адъютант. О, и что это я вижу? Саша глаз на неё положил? Точно! Такой обаятельной улыбкой он любую девушку наповал сразит. Э-э-х, где мои семнадцать лет? Или хотя бы тридцать?
Саша спешил ко мне, Света его задерживает, значит, могу ещё несколько минут побездельничать.
— Товарищ генерал, нам пора, — адъютант держит улыбающуюся девушку за руку.
— Пора, так пора, и-э-х-х! — кряхтя, встаю со скамейки. Кончился мой отпуск. Иногда у меня рождаются сильные подозрения, что это округ, который сейчас фронт, командует мной, а не я им.
За спиной раздаётся различимый звук поцелуя и девичий смех. Догнавший меня у машины Саша сияет.
18 июля, пятница, время 20:25
Бронепоезд «Геката», Полесье к югу от Пинска.
Мы километрах в пяти от края Полесья. Кажется, местных тут прижали. Местные, потому что уже не моя территория. Моя — на той стороне Припяти. Железка разрезает узкую полосу среди густых лесов. И справа, в направлении на два часа, если считать за двенадцать направление железки, слышится канонада разрывов. Кто-то, — да понятно, что это фрицы, — гвоздит по лесным угодьям миномётами. А убойность мин в лесу неприятно высока из-за разрывов на высоте. Хотя с другой стороны, деревья защиту дают. Осколки дальше двадцати-тридцати метров просто не проходят.
Вылезаю на открытую зенитную платформу, прикрытую только маскировкой. Без неё мои бронепоезда шагу не ступят. Маскировка хитрая, она создаёт для наблюдателя сверху видимость пустой железной дороги. Уловка из прошлой жизни. И придумали, между прочим, фрицы, а не мы.
Охранение бронепоезда по взводу на каждую сторону спрыгивает на насыпь и, рассыпавшись цепью, уходит в лес. Мы в точке рандеву с одной из наших диверсионных рот. Рокоссовский через них вышел с нами на связь. Ждём.
Канонада впереди нас не собирается смолкать, вроде даже злее становится.
Поодаль, уже в глубине леса, раздаётся шум, выкрики, возня. Охрана бесцеремонно выволакивает какого-то младшего политрука, крайне возмущённого таким обращением от рядовых.
— Да отпустите вы! Какой пароль? Не знаю я вашего пароля!
По моим наблюдениям самая бестолковая часть нашей армии это политруки и комиссары. У себя я худо-бедно заставил их работать. Младший состав политруков из четырёх армий собрал и отправил в Смоленск на переподготовку. Интенсивную переподготовку. Будут служить взводными и ротными. У меня там, ха-ха, будет «политический» стрелковый или моторизованный корпус. В приказном порядке назначу его самым героическим. И пусть попробуют не оправдать доверия.
Я не совсем прав. Есть ещё одна скудоумная прослойка в нашей армии. Генералы. Не знаю, за кем приоритет. За пересечением этих двух сословий? Есть ведь комиссары генеральских званий.
Сижу на мешках с грунтом, накрытых брезентом, боком наружу. Был соблазн сесть, свесив ножки, но возраст и положение не позволяют вести себя по-детски.
— Товарищ генерал армии! — политрук решает сосредоточиться на мне. Мой конвой уже не держит его руками, но винтовками ограничивает его в передвижении.
— Помогите, товарищ генерал. Никакой жизни от немецких миномётов, головы не поднять, — юный политработник смотрит умоляюще.
Спрыгиваю на насыпь.
— Во-первых, товарищ младший политрук, выполняйте указания конвоя. Вы не знаете пароль, мы не знаем вас, — делаю знак следовать за мной, направляюсь к штабному вагону. — Во-вторых, вы сейчас покажете на карте, где находится вражеская батарея…
Улавливаю нечто краем глаза, останавливаюсь.
— Вы что-то хотите сказать?
Вид у юноши становится растерянным.
— А разве вы так не можете? Я думал…
— Не понял, — мой взгляд непроизвольно тяжелеет. — Вы приходите к артиллеристам, просите подавить вражеские огневые точки, но где они находятся, вы не знаете. Я правильно вас понял?!
От последних слов с рычащими нотками вьюнош вжимает голову в плечи. Придётся переигрывать. Отдаю распоряжение увести младшего политрука до подхода местных, которые знают пароль и знакомы с юношей.
— Вот поэтому фрицы и бьют вас, как детей… потому что вы дети и есть, — младший политрук уходит с поникшей головой. Мои бойцы улыбаются снисходительно.
Но проблему решать придётся. Запрыгиваю в штабной вагон. Через минуту бронепоезд приходит в движение. Не прямолинейное по рельсам поначалу. Раздаётся свисток, охрана возвращается из леса, младшего политрука сажают на платформу. Бронепоезд расцепляется, ни к чему его весь тащить, нам только гаубичной батареи хватить. Несколько вагонов с зенитными платформами и вторым локомотивом отцепляются и остаются на месте. Гаубичная часть, — впрочем, ещё один зенитный вагон сразу за тепловозом, — медленно продвигается вперёд.
Когда лес становится разрежённым, мы с Сергачёвым достаём карту.
— Попробуй вслепую, майор, — решать проблему надо, хозяева из-за неё на рандеву опаздывают, скорее всего.
Изучаем карту. Дальнобойность известна, корректировщики огня на высотах, по примерному радиусу воздействия можно прикинуть за каким холмом прячутся фрицы со своими миномётами.
— Два места вижу, где они могут быть. Могут быть и дальше, но там неудобно, — говорит Сергачёв. — Надо ведь телефонную линию вести…
— А если по радио связываются?
— Вообще хорошо, — Сергачёв снимает телефонную трубку. — Дима, послушай эфир. Немецкий корректировщик может работать.
Пока связисты закидывают невод в эфир, Сергачёв высылает своего корректировщика. Троица бойцов бежит к краю леса, разматывая за собой катушку провода. Ещё через четверть часа Сергачёв выясняет, что ничего подозрительного в эфире нет, и начинает работу.
