В зале стала меняться обстановка, переходя из одной сцены в другую.
Китаец пишет палочкой на сырой глине, монах чёркает пером в толстом фолианте при свече, денди в клетчатом костюме щёлкает на печатной машинке. И в каждом из них (чудесное свойство трёхмерной экспозиции?) узнаётся пещерный художник.
Весь объём зала превращается в редакцию газеты. Одни пишут, другие верстают, третьи печатают. Каждый занят своим делом, как племя во время стоянки.
Картинка гаснет — в зале загорается яркий свет. Историк бросается в угол, где была пещера, — там стоит Подорванный с маркером в руке. На белой стене зеленеет неприличное слово.
Парень хотел написать комментарий к наскальным рисункам, а получилось самодостаточное произведение.
Историк взял Подорванного за локоть и потащил к выходу. Чудаков достал платок, чтобы стереть пакость, но надпись исчезла сама — стенам было не привыкать к изыскам потомков пещерных людей.
Класс высыпал в коридор. Историк закрыл дверь электронным ключом и сообщил:
— На этом экскурсия окончена. Всего доброго.
Снова ощутил себя в плотном кольце, под прицелами глаз. На сей раз в них виднелась не смертельная злость, но безопасное любопытство — «расстреливать два раза уставы не велят».
Чудаков сделал шаг вперёд:
— Разве мы не дойдём до вершины эволюции? Вы не можете бросить нас на полпути.
Историк снял очки и сунул их в карман серого, как пыль веков, пиджака.
— А я и не собирался вас бросать. Но имею право прекратить экскурсию ввиду неудовлетворительного поведения члена группы.
— Но он же один, — удивилась Журавлёва и показала в сторону Подорванного, — а нас много. Из-за него одного останавливать всю историю?
— Чаще всего так и бывает. — Историк разрубил ладонью воздух. — Один тормозит всё развитие.
Разорвал кольцо заточения, направился по коридору к лестнице, чеканя шаг по скрипучему паркету.
— Подождите! — крикнул вслед Чудаков и подбежал к Подорванному, который болтал ногами, свешенными с подоконника, и делал вид, что ему всё равно.
Чудаков взял за плечо двоечника и легко поставил его на ноги. От такой бесцеремонности Подорванный опешил, но в драку не полез — и так отличился достаточно. Чудаков посмотрел сверху вниз, впервые за годы учёбы используя преимущество в росте. Казалось, готов был ударить зарвавшегося картёжника.
— Что тебе нужно? — Чудаков тряс Подорванного за грудки. — Что сделать, чтобы тебя не было ни видно, ни слышно до конца экскурсии?
Кто-то из класса вслух сказал: «Дать по морде».
Хулиган вырвался и с брезгливостью поправил измятую рубашку.
— А вот отдай мне свою электронную книгу. — Подорванный показал пальцем на поясной футляр Чудакова.
— Зачем она тебе?
— Читать буду!
Прямота ответа сбила Чудакова с толку. Всё же он расстегнул футляр и показал книгу Подорванному, а потом — одноклассникам.
— После экскурсии она твоя. Даю слово.
Картёжник, двоечник и лоботряс Подорванный перевёл взгляд с Чудакова на ватагу и кивнул — мол, вы свидетели. Одобрительный гул скрепил сделку. Будущий обладатель электронной книги поднял руки и стал в экскурсионный строй: сдаюсь, веду себя тихо.
Наблюдавший за сценой историк снова надел очки. Сделал приглашающий жест — класс отреагировал движением.
Экскурсия поднялась на четвёртый этаж.
— С течением времени передача информации получила новое развитие. Человек научился скрывать посылы за выдумкой, — говорил историк, открывая дверь. — Чем искусней выдумщик, тем интереснее его слушать или читать. Собственно, отсюда и произошло понятие «искусство» как мы его понимаем сейчас.
Наконец щёлкнул замок, дверь открылась, и экскурсовод исчез в темноте зала. Оттуда слышался удаляющийся голос:
— Ярким образцом служит театр. Развлечение зрителя захватывающими историями на первый взгляд не несёт полезной информации. Но стоит вчитаться в пьесу, как мы получим представление не только о быте описываемого времени, но и о морали, политике, предрассудках. А ведь, скажем, Еврипид пользовался теми же буквами, что и писцы, составлявшие торговые расчёты.
В дальнем конце зала луч света выхватил белый клавесин, за которым расположился историк. Класс потянулся к нему, с опаской ступая впотьмах.
Пальцы легли на клавиши, зазвучала мелодия. Историк продолжил мысль, не отрываясь от игры:
— Равно как и Моцарт писал музыку теми же нотами, что извлекает полковой трубач при сигнале о наступлении. Сущность человеческого гения в том, чтобы облечь информацию в форму простую, но трогающую душу. Да-да, именно здесь на авансцену и выходит духовность как признак восприимчивости искусства.
Словно услышав эти слова, в центр зала вышел обнажённый мужчина. Зажглись цветные напольные лампы: свет не разогнал темноту — ласково попросил потесниться. Зрители оказались в центре представления, невольными его участниками. Мужчина остановился и поиграл рельефными мускулами. Девочки захлопали в ладоши — нестройные аплодисменты утонули в таинственной музыкальной мессе. Стало заметно, что всё тело мужчины иссечено шрамами. У обнажённого в руке появился метательный диск. Атлет покрутился вокруг своей оси, присел для броска, но в тот же миг застыл, превращаясь в статую — белую, с безупречно гладкой кожей.
Из другого утла зала, проходя сквозь сбившихся в кучку школьников, вышла старуха с кошелем, полным монет. Карга заметно хромала и вблизи производила впечатление жалкое и отторгающее. Направилась в середину зала и остановилась рядом с дискоболом. Повернулась лицом к школьникам с отвратительным звуком — то ли скрипнула половица, то ли организм издал непотребный звук. Старуха протянула перед собой кошель, сдёрнула накидку с правого плеча и обнажила морщинистую грудь. Застыла улыбка, в беззубом рту сверкнули два резца, проявилась золочёная рама — видение стало картиной. Игра полутонов, насыщенные краски, точный мазок — шедевр эпохи Ренессанса.
Зазвучал бодрый мотив. Появились четверо господ: трое в голубых накидках, шляпах с перьями и панталонах, заправленных в ботфорты; один в кожаном жилете, дырявых штанах в обтяжку и стоптанных башмаках. Все — при шпагах; у троицы имелись мушкеты. Пахло от компании дурно — Чудакову захотелось помыться, причём немедленно. Лица у гостей оказались под стать запаху: красные носы и щёки сдавали с потрохами бывалых выпивох, а гнилые зубы портили и без того неприятные ухмылки. Ни дать ни взять бандиты с большой дороги. Они достали шпаги, готовясь отражать атаку.
Нападающие материализовались буквально отовсюду: со стен, потолка и даже из-под пола бросились враги в красных накидках. Завязалась драка. Мушкетёры отбивали выпады гвардейцев с изящной лёгкостью, меняя личины бродячих преступников на светлые образы литературных героев.
