крестоносцы не представляют для Марбаса опасности, всей их силы не хватит, чтобы оторвать мизинец от его руки. Зачем тратить свои подарки на тех, кто только смешит тебя? Без сомнения, что подарок этот именной. С его инициалами.
Проявитель мог бы приоткрыть завесу будущего и взглянуть на калейдоскоп миллионов и миллионов вероятностей — больше, чем звезд сверкает на небе. И Пламя бы показало ему единственно верную звезду, что зажжется в их будущем. Тогда Каллахан смог бы узнать и о подарке, и о судьбе своих спутников — Асгреда и Павла, еще слишком молодых, чтобы умирать. Однако… взгляд в будущее отнимет больше сил, чем если бы он исполосовал Крайнона на куски, а будущего все равно не миновать. Желание узнать грядущее — плод страха и гордости, и посему будущее неизменно. Страх и гордость всегда получают причитающиеся им уроки, как бы зорко ты не вглядывался в свою судьбу. Дурная идея. «Мы не проживем дольше, чем нам отведено».
— Ходят слухи, что храмовники рождаются, когда смерть трахает сталь, — нарушил тяжелое молчание Павел. Он был мрачный всю дорогу, и чем больше костей падало с неба, тем больше серело его бледное лицо. До Лысой горы оставалось полдня пути и их преследовал костяной дождь. — Поэтому и ходит за ними костлявая по пятам. Посмотри, Асгред. Все тайное когда-нибудь становится явным. Вот так и выглядит наша сущность — за нашими спинами тянется дорога из костей. Следи, чтобы какая-нибудь не саданула тебе по башке, что свалишься с седла. Мамка дала жизнь, мамка и забрала.
— Какая мамка?
— Смерть. Я же только что сказал, что ходят слухи…
— Я не слышал никаких слухов, — поджал губы Асгред.
— Просто ты слишком молодой.
— Ты младше, — натянуто ответил Асгред, чувствовалось, что и он напряжен.
— Зато в этом мире живу гораздо дольше. С самого рождения.
— Чтобы вернуться домой, нужно иметь другие заслуги, — огрызнулся Асгред. — Получше и покрепче. Уж точно не долгую жизнь в этом мире.
— Это какие? Умение махать мечом или молиться быстрее всех?
— Удача. Самый полезный навык в этом мире.
Не обратив внимание на явный выпад, Павел посмотрел на землю — туда, где сухие ветки кизильника украсили белые кости очередной жертвы.
— И откуда в нем столько? — нахмурился он. — Эта тварь так нажралась, что не пропускает сигналы штаба.
— Крайнон перехватывает вести не поэтому, — возразил Каллахан. — Тело гиганта само по себе препятствует малой и большой почте. Но ты верно подметил, он много поглотил — вероятней всего, всю птицу, что повстречалась по пути, и весь скот, а также воду.
— Получается, внутри него суп, — усмехнулся Павел, — а воняет как выгребная яма. Посмотрите на эти кости, какие они гладкие. Ни единого кусочка на ребрах — все вылизал. Эти человеческие. Не трактирщика ли?
— Почему ты улыбаешься? — нахмурившись, спросил Асгред.
— Могу и поныть — это я тоже умею. Но тебе это понравится не больше. А тебе разве не смешно?
— Если смеяться над смертью, она обязательно за тобой придет.
— А если плакаться, подождет пару минут, пока ты утрешь нос и потом все равно тебя заберет. В суеверия я верил, когда только-только взял в руки меч. А когда начал молиться понял, что ни хрена оно ничего не предсказывается. Как сделаешь — так и будет. Все от тебя зависит. И пускать сопли не имеет смысла.
— Поэтому ты держишь рукоять во время калибровки до последнего, потому что не веришь в суеверия? — съязвил Асгред.
Павел отвернулся, дав понять, что отвечать на вопрос не намерен.
— Она пришла к ним не потому, что они были серьезными. Они пришла, потому что они медленно бегали, — сказал он, глядя куда-то в сторону. — Вон все твои суеверия, запутались в обглоданных костях. Посмотри — этот скелет мертв. Или ты хочешь поспорить?
— Это не суеверие, а уважение, — голос Асгреда натянулся. — Уважаешь смерть — она уважит тебя.
— Угу, и ты помрешь не со спущенными штанами с щупальцем в заднице, а распятым где-нибудь на сухом дереве. Красивее, не спорю, но один хрен результат одинаковый.
— Если Крайнон захочет… если его ненависть перевесит страх боли перед Пламенем, он может протянуть свои щупальца и сожрать нас. Ты так резво дразнишь смерть… неужто тебе совсем не страшно?
— Знаешь, не очень, — поджав уголки бледных губ, покачал головой Павел.
— Надеюсь, тебя просто лихорадит.
— Да что ты, нет же. Я просто выпил пару глотков твоей огненной воды. Она сильно ударила мне в голову, впечатленная твоей щедростью.
— Я не жадный. Водка нужна, чтобы проснуться или согреть кости, а не для развлечения.
— Кости, — рассмеялся Павел. — Вокруг нас полно костей. Разных, я вижу даже детские. Вот им водка уж точно не поможет, сколько не смачивай.
— Да что с тобой не так? — крикнув, не выдержал всегда спокойный и сдержанный Асгред. — Скоро у тебя изо рта яд польется. Мы все тут в одинаковых условиях. И мне, в отличие от тебя, страшно. — Асгреду не стыдно было признаться. А еще он боялся, что Павел потерял всякую осторожность и обрел болезненную храбрость — очень опасную храбрость, от такой появляются сквозные раны на теле. — Это чего нужно лишиться, чтобы совсем перестать бояться и шутить так жестоко? Своих глаз, или, может быть, чувства сострадания?
— Надежды.
На это Асгреду нечего было ответить, и он поджал губы, пришпорив коня. Берта поспешила за ним, боясь отстать.
— Надо было посадить вас обоих за утреннюю молитву, — досадливо сказал Каллахан. — Ссора между братьями перед важным делом — к неудаче. Лучше вам ехать в полном молчании, ежели не можете сказать ничего дельного.
И они молчали до самой Лысой горы. Павел, правда, изредка бормотал что-то под нос, чтобы привести нервы в порядок. Наверное, молитвы, он часто делал так, когда беспокоился. Асгред ехал рядом, но за ним не повторял. Когда показалась гладкая макушка Лысой горы, сверху немного посветлело. Видимо, Крайнон слегка опорожнил нутро и стал более прозрачным. Последнюю кость он сбросил еще пару километров назад.
Чтобы подойти вплотную к горе, предстояло продраться сквозь плотное кольцо сухих кустарников,
