На мой автомат капитан Светлаков посмотрел, не скрывая своего интереса. Но ничего не спросил. Я слышал, что и у пограничников уже начали переоснащение и перевооружение. Наверное, уже обещали и этому высокогорному погранотряду. А интерес свой показывать капитан не желал, потому что ему казалось унизительным для пограничника завидовать чьему-то оружию. Гордость и здесь играла свою нехорошую роль. Гордость бывает хороша только при определенных обстоятельствах, и главное из всех обстоятельств – обоснованность. А когда нет даже обоснованности, то гордость выглядит слегка смешной.
По большому счету, пограничникам нечего делить со спецназом ГРУ. Они выполняют собственные функции, мы – свои собственные. В чем-то пограничники лучше нас, в чем-то мы лучше пограничников. И делить незавоеванную еще славу – дело глупое. Но в словах и поступках капитана Светлакова, как раньше в словах полковника Сорабакина, чувствовалась настоящая ревность. Но это все их проблемы.
Мы пошли, естественно, пешком. Впереди двинулся капитан Светлаков, за ним я, за моей спиной тяжело и с хрипотцой дышал сержант – курит, зараза, как я догадался, много. Светлаков сразу, еще на территории заставы, направляясь к воротам, рядом с которыми стоял часовой, взял высокий темп, надеясь, похоже, меня «загнать», как загоняют лошадей. Но получилось, что «загнал» он своего сержанта, как я слышал по постепенно отстающему дыханию. «Загнал» еще до того, как мы за ворота вышли. Металлическая калитка в воротах за нами со звоном захлопнулась. Но захлопнулась она, когда мы удалились от ворот уже на добрых два десятка шагов. Только тут капитан Светлаков понял, видимо, что закрыться она должна была бы раньше, и обернулся через плечо. Обернулся и я. Оказалось, калитка закрылась, когда через нее прошел сопровождающий нас сержант.
– Леха! Не отставать! – сурово приказал Светлаков, и с места взял в карьер. Только что, не побежал. Но был близок и к этому.
Для меня такой темп был вполне нормальным и легко переносимым. Более того, я был в состоянии еще добавить скорости, пожелай того Светлаков. Только вот обгонять начальника заставы я не намеревался, хотя мог бы, теоретически, сделать без особых затрат и это – подготовка позволяла. Но я не знал, куда нам предстоит идти, и был уверен, что меня одного, если другие отстанут, там не примут.
Еще на подлете к заставе я рассмотрел вершину горы, усыпанную старыми, развалившимися скалами. Куда-то в ту сторону и вел нас капитан Светлаков. Я сразу подумал, что, если бы я был начальником заставы, то оборудовал пост наблюдения на противоположном склоне, на своей, то есть, территории, где имею право делать, что хочу, а проход туда вырыл бы между скалами. Может быть, даже в человеческий рост, чтобы проходить незамеченным в любое время дня и ночи, если, конечно, за проходом не будут наблюдать в тепловизор. Капитан, как оказалось, умел думать точно так же. Впрочем, застава стоит здесь уже не первый год. Наверное, со времен распада Советского Союза, когда образовалась граница между Россией и Грузией, и не все это время начальником заставы был капитан Светлаков. И вполне возможно, что проход к наблюдательному пункту вырыли задолго до того, как капитан заступил на свою должность.
Мы подошли к скалам, и сразу углубились в петляющий между ними проход. Светлаков вдруг резко остановился. Я подумал, что капитан пожелал дождаться сержанта, отставшего на такой короткой дистанции метров на полста, но он не обернулся, а стал смотреть вверх, и даже ладонь с собранными плотно пальцами к уху приложил. Так слушалось лучше.
– Что? – спросил я, ничего не слыша. Видимо, шлем мешал.
– «Беспилотник» где-то. Слышать – слышу, а увидеть не могу.
– Он над нашей территорией?
– Если я его не вижу, как я могу сказать? Думаю, над нашей. Нас с тобой рассматривает.
Я мысленно обратился к шлему. И тут же услышал над головой свист. Шлем в этот раз не помешал. Мой скутер разрезал воздух на высокой скорости, и устремился ввысь.
– Что это? – спросил Светлаков.
– Веди нас, «Сусанин». Скутер посадит чужой «беспилотник» тебе в руки. Если это «беспилотник»-разведчик. А если это боевой «беспилотник»-штурмовик, то скутер его уничтожит.
– Расстреляет? У него же вооружения не видно.
– Ему не нужно вооружение. Он сделает с ним, что захочет. Вернее, что я захочу. Моим мнением поинтересуется. Может кочергой загнуть, может сплющить, как прессом. Этого хватит, чтобы вооружение сдетонировало. А ты веди, капитан, веди, у меня времени мало.
Светлаков, довольно хмыкнув, пошел дальше, но уже не на прежней скорости. То ли раздумья мешали, то ли сам проход между скалами был таким извилистым, что не позволял идти быстро. Более того, в нескольких местах проход нырял под монолитные камни, и тогда нам приходилось наклоняться, проходя под ними.
– Проход солдаты рыли? – спросил я у спины капитана, стянутой широкими резиновыми креплениями «разгрузки».
– Да. По приказу полковника Сорабакина. Тогда еще майора Сорабакина. Рыли ночью, скрытно. Сорабакин начинал свою службу здесь с начальника пятой заставы. Сейчас это его любимое детище. Не знаю только, к добру такое положение или ко злу. Любимым детям, известное среди людей дело, всегда уделяют больше внимания, но с них и спрашивают намного строже, потому что на них обычно надеются. А полковник Сорабакин бывает люто строг, если встретит какой-то непорядок.
– Почти, как наш комбат. У того если табуретка из общего ряда на пять миллиметров выступает, поголовно все в казарме разгильдяи, которых следует воспитывать и воспитывать. Даже если с комбатом начальник штаба батальона приходит, начальник штаба – тоже разгильдяй, потому что плохо за порядком в батальоне следит.
– Вот-вот, – согласился Светлаков, остановился, и посмотрел на меня впервые по-человечески. – То же самое и у нас. И тоже любит, в основном, на табуретки в казарме смотреть. Значит, и у вас, как у людей.
– Мы ж, как и вы, не ктархи, – честно сознался я, не желая себя даже представить в образе паука, даже самого симпатичного, если такое вообще возможно.
– А это кто такие? Что-то в голове вертится. Ты говорил, кажется.
– Это пауки так себя называют. – напомнил я, а сам подумал, что память капитану Светлакову не мешало бы потренировать. В спецназе ГРУ, например, с такой памятью служить невозможно. Наверное, и в погранвойсках тоже сложно. Но это уже дело самих пограничников. А мне моя память подсказала карту, которую показывал мне майор Медведь перед тем, как отправить меня впереди группы в качестве авангарда. Я мысленно сравнил ее с картой на своем «планшетнике», которую тоже держал в голове, и так же мысленно нанес на нее проход, вырытый пограничниками в горе между скалами, и сам наблюдательный пункт, к которому мы только что подошли. Наблюдательный пункт напоминал окопный блиндаж времен Великой Отечественной войны – настоящий квадратный окоп размерами два с половиной на два с половиной метра, перекрытие в два наката из еловых бревнышек-«карандашей»[5], за неимением, видимо, настоящих стволов или, скорее, из-за невозможности сюда настоящие стволы доставить незаметно. Поверх наката была насыпана утрамбованным слоем земля, и навалены крупные камни, которые в одиночку таскать было бы невозможно. Мы вошли внутрь. От стен до потолка тянулись двухметровые стояки из тех же «карандашей». Но они потолок не подпирали, а служили запорами для стен. Стены были из того же популярного здесь строительного материала, но крепились не гвоздями, а были привязаны к стоякам еловыми корнями. Я давно уже знал, что это очень прочный и эластичный материал даже после высыхания, и хорошо годится для связывания рук пленникам, если в рюкзаке не окажется веревки или веревка нужна для чего-то более важного. Не зря викинги, которые хорошо знали ударную силу волны северных морей, тоже использовали такие корни вместо гвоздей при строительстве своих драккаров.
