– Какое право ты имеешь судить о космодроме, малолетний нахал?! Ты знаешь, сколько людей погибло, когда его строили? Знаешь, какой ценой нам достались все эти корабли?
– Ну и зачем строили? Ничего с рыночниками поделать не можете! – не остался в долгу Пашка.
– Ты не сражался во время Нашествия! Не тебе нас судить!
– Ты и сам не сражался!
– Убирайся вон, мразь! – У Петренко чуть не пошла изо рта пена. – Ты не знаешь истории! Не видать нам подпространственного привода, если б не проклятая сделка с На…
Петренко мгновенно захлопнул рот и успокоился. У меня создалось впечатление, что он чуть-чуть не проговорился. Похоже, в истории с изобретением подпространственного привода фигурировал кто-то, чье имя начиналось слогом «На». Был ли этот кто-то человеком?
А может, Петренко просто хотел сказать еще что-то про Нашествие?
Я тряхнул головой. Позже, все позже. Мне померещилось, что я что-то должен знать про изобретение привода и про саму войну с инопланетянами. Но скользкие мысли опять разбежались в разные стороны, а ловить их не было ни времени, ни особенного желания.
Нас притащили в изолятор, бросили на пол, включили визор.
– Посидите здесь! – доверительно сказал охранник. – Скоро приедет следователь – будете с ним говорить, а потом, может, и домой отпустят.
Я хорошо понимал, что никто нас домой теперь не отпустит, но автоматически кивнул. Охранник вышел, дверь за ним бесшумно затворилась, едва слышно клацнул электронный замок.
Я встал и отряхнулся. Пашка последовал моему примеру.
Мы с другом хмуро уставились в визор. Шла программа «Новости».
На матрице визора, окруженная тусклыми песчинками звезд, висела половина планеты. Я мгновенно узнал ее. Полушка. Странный мир, несколько лет назад переданный нам Американским Союзом в счет уплаты долга.
– Закончено строительство первой очереди нового реактора. Теперь у трех городов на этой планете появится новый источник энергии. С приростом энергии ученым станет значительно легче разгадывать тайны Полушки…
Показали короткое интервью с кем-то из руководства только что запущенной электростанции.
Я отвернулся от визора и взглянул на Пашку. Мой друг плюхнулся на койку и, потирая шею, заметил:
– Уроды они все! Все равно ведь отпустят! Поставят прокол и отпустят!
– Надо найти тех козлов, что наврали нам!
– Они между собой говорили. Тупые просто. А мы повелись.
– Блин…
На некоторое время воцарилось молчание. Затем я тоже присел и указал на матрицу визора:
– А про это что думаешь?
Пашка усмехнулся:
– Ничего не думаю. Какие тут сенсации? Что нового в Глубоком космосе? Скукота там одна…
Я задумался.
Еще недавно мой друг так интересовался малыми черными дырами, а теперь проявляет полное безразличие. Видимо, это напускное. Не может Пашка в одночасье взять и разлюбить космос!
И теперь нам будет очень тяжело пробиться за пределы Земли. Получив еще по одному проколу в личное дело, мы значительно уменьшим свои шансы. А то, что мы получим этот прокол, я даже не сомневался. В этот раз апелляция уж точно ничего не даст.
Но с другой стороны, какая польза от Фронтира – внешнего края Экспансии, если там одни непонятные артефакты да вирусные инфекции? Почему нас так тянет туда?
Ученые, разработчики, конструкторы, зачем вам исследования космоса? Никому ведь не нужна наука ради науки. Вы протаптываете путь, ложитесь под колеса прогресса, только бы этот адский механизм не забуксовал на скользком повороте. А люди даже и не вспомнят про вас. Они не помнят того, кто придумал визор или кофеварку. Им начхать на то, в каком году была первая экспедиция на Марс. Людям нужен комфорт, нужно, чтобы им сказали – здесь можно жить, здесь рай! А имена тех, кто удобрял почву для него своими телами, им в раю не нужны.
Я понимал бешенство Петренко. Он ничего уже не изменит. Может быть, он и знает, что было на самом деле с Первой Межзвездной экспедицией и во время Нашествия, но общество-то этого не узнает. Больше того – обществу наплевать. Зачем им знать, откуда появился подпространственный двигатель, если он уже появился? Если он проверен и безопасен?
Я вздохнул.
Пашка нахмурился и посмотрел на меня. А затем, словно читая мои мысли, сказал:
– Они ничего без нас не откроют, Сережка! Как только мы вырвемся к звездам, мир изменится! Я чувствую, что так и будет! И нас всегда будут помнить!
– Да уж! – раздалось вместе со скрипом отъезжающей в сторону двери. – Вас теперь не забудут долго!
На пороге изолятора стоял следователь в сопровождении двух милиционеров. Я снова вздохнул.
Все началось заново. Нас опять стали допрашивать.
Следователь задавал по несколько раз одни и те же вопросы. Видимо, он надеялся зацепиться за какие-то слова, найти что-то, что поможет расколоть нас.
Но мы стояли на своем. Пашка твердил про пояс, я молчал. Несколько человек просматривали видеозапись нашего полета и приземления, еще несколько человек искали пояс.
Когда же его так и не нашли, следователь начал злиться и стал давить на нас еще сильнее. Угрозы сыпались одна за другой. Тогда Пашка сказал, что пояс мог просто раствориться. Якобы нас предупреждали, что он одноразовый.
Услышав об этом, ведущий допрос пришел в ярость.
Я не знаю, чем бы все закончилось. У нас за эти два часа уже появилось по одному проколу, и, думаю, могла бы появиться еще парочка, но тут кто-то позвонил следователю. И произошло чудо. После пары минут разговора мучитель извинился перед нами и отпустил домой.
Мы так и не спросили, кому обязаны своим спасением. Как решили не спрашивать и то, почему милиция не стерла прокол в личном деле, раз уж нас оправдали. Видимо, позвонивший был очень важной шишкой. А вставать у таких на пути хотелось меньше всего.
В тот вечер я наконец понял, что все время мы с Пашкой находились под наблюдением, что все наши встречи не случайны. Из нас хотели кого-то сделать или, может, просто ставили на нас эксперимент.
В любом случае, доверять теперь нельзя никому. Пашка, конечно, был прав. Его способности мы обнаружили совершенно напрасно. Все могло ведь закончиться и гораздо хуже.
Но проблемы вскоре забылись. Мы продолжали делать вид, что все в порядке.
А лето шло своим чередом – неспешно катилось к осени.
11.09.2212
Женский голос с глупо-восторженными интонациями зачитывал параграфы урока. Я не слушал. Как всегда на ботанике, отвлекался и смотрел то в окно, где расстилалась панорама заросшего ромашками поля, то на стену, по которой плясали отблески воды из бассейна.
Раньше я не часто ходил в школу. Не видел смысла собираться целой группой для того, чтобы прослушать записанную на пленку или читаемую вживую лекцию. Обязательны для посещения только контрольные и экзамены, которые проводят в специальных аудиториях, где хитроумные приборы не позволяют списывать. Сейчас, конечно, роботы уже не так умны, как были до войны, но и нынешнего искусственного интеллекта вполне хватало, чтобы проследить за шалопаями вроде нас.
