Зато остальные четверо уж точно не были слабаками. Один — низенький и рыжий крепыш-мордоворот с пудовыми кулаками. Второй — с черной повязкой на правом глазу и странной прической — выкрашенные в голубой цвет волосы с помощью какого-то мусса были собраны во множество торчащих кверху косичек, от чего парень напоминал ежа. Третий — длинный, под два метра, с волосами, собранными в хвост. Глаза четвертого прикрывали черные изящные очки, гармонирующие с темной тканью костюма («модник», прозвал его про себя Чадов). Все по возрасту были едва ли намного старше заводилы. Двадцать три — двадцать пять.
Привлеченные шумом, вокруг стали собираться посетители Бара. В том числе и здешние вышибалы.
— Помочь, батюшка? — спросил один из них, выразительно постукивая по ладони увесистой бейсбольной битой.
— Сами справимся, чадо, — плотоядно ощерился отец Иоанн и, вытянув палец, обвел по кругу зрителей. — Не вздумайте вмешиваться. Это наш бой!
Повернулся к журналисту:
— Как, Плясун, сдюжим?
— Должны, — пожал плечами парень.
— Чё ты там шепчешь?! — вскинулся предводитель пятерки. Красавчик явно чувствовал свою силу и искал драки. При более чем двойном численном перевесе это было нетрудно.
М-да, подумал Чадов, а ребята ушлые. Совсем не подарок к Восьмому марта, как любил говорить сэнсей Голдин. Вон как красиво заходят с двух сторон, медленно и уверенно. Ну, ничего, мы тоже не сахар. Лишь бы святой отец не подкачал.
— Чё зенки пялишь?! — взвизгнул красавчик.
— Не цепляйся к нему, Паук, — с ленцой обронил «модник». — Не видишь, парень ни при чем. Приезжий, да? Зачем ему в наши дела лезть?
Черные очки блеснули в сторону Чадова.
Однако «херувимчик» заводился сильнее и сильнее.
В подобных ситуациях разговаривать нельзя. Голдин всегда учил: «Сначала ударь, а потом говори» или «Лучше один удар, чем двадцать слов». В принципе такой подход зачастую создавал проблемы с уголовным кодексом, но здоровье сохранял, а это главное.
Батюшка и Чадов сорвались вперед практически одновременно. Каждый к своей цели.
На долю Степана пришлись модник в очках и верзила. На пути отца Иоанна стояли голубоволосый и крепыш.
Журналист преодолел отделявшее его от противников расстояние за долю секунды. «Модник» оказался тертым калачом и совсем не растерялся, а сам рванулся навстречу, выбросив далеко вперед правую руку с тускло блеснувшим лезвием ножа. Удар его был очень резким, но что такое этот его удар после стольких лет тяжелейших тренировок? На тренировках били гораздо быстрее.
Степан даже не успел сообразить, что произошло, рефлексы сработали мгновенно. Резкий рывок вправо и удар ребром левой ладони по сонной артерии противника произошли практически одновременно. Беспомощно звякнул по полу покатившийся нож. «Модник» все еще падал вперед бревном, медленно, как в кино, а журналист, не снижая скорости, разрядил левую ногу прямо в пах верзиле. Бить в пах надо как по футбольному мячу, говорил сэнсей.
— Сука… — прохрипел верзила, хватаясь обеими руками за свое поврежденное мужское достоинство и заваливаясь на бок.
Почему-то они всегда заваливаются именно влево, успел подумать Чадов.
Он спрашивал Учителя, в чем причина, но это был один из очень немногих вопросов, на которые Голдин не смог дать ответа. Сказал, что не знает.
Степан резко развернулся влево.
Отец Иоанн уже закончил с крепышом. Тот, изогнувшись дугой и обхватив руками левое колено, рычал от боли, дико выпучив глаза.
Бедняга, подумал журналист. Что толку в твоих раскачанных мышцах, когда колено-то не накачаешь. «Китайская чашечка», так называл колено сэнсей. Китайская, потому что хрупкое, как фарфор. Не отжигать тебе на дансполе больше, дорогой крепыш.
В шиванате, как и в айкидо коку ренмей, атаки по коленям были излюбленным приемом.
Оставались двое. Красавчик и голубоволосый с повязкой.
Опрокидин шел на голубоволосого. Тот, выставив перед собой руку с длинным, как римский гладиус, ножом, прыгал вокруг и не давал к себе подойти. Он явно нервничал, после того как увидел, что произошло с его товарищами. В принципе на его месте занервничал бы любой.
Вдруг отец Иоанн сделал явно неловкий и какой-то кривой выпад. Неловкий для внешнего наблюдателя, но не бойца айкидо. Голубоволосый тут же воспользовался моментом и, резко вскрикнув, метнулся вперед прямо в искусно расставленную хитрую ловушку. Батюшка налетел на него, как тигр. Три удара последовали один за другим, каскадом, слившись в один звук: правой ребром изнутри по бьющей руке, левой удар по бицепсу второй руки противника и на подъеме снова правой в горло. Тра-ра-рах!
Красуется, подумал Степан. Хочет показать свое мастерство. Совсем как зеленый пацан.
Чем старше становишься, тем более экономна твоя техника, тем меньше ударов тебе нужно на одного противника. Это суть шиванат, его основная идея. Это позволяет мастеру быть грозным бойцом даже в глубокой старости.
Сэнсей Голдин, к примеру, никогда не размахивал руками чересчур и никогда особо не прыгал. «Зачем мне двигаться? Пусть противник двигается», — говорил он. Бывало, дает указание ученикам на него напасть. Те, молодые, резкие, кидаются на мастера что есть духу. Он же чуть сдвигается в сторону, хватает их на лету за уши и сталкивает лбами. Треск, и два оболтуса валяются в пыли. Или же, случалось, бьешь его. Ну, думаешь, вот уже почти попал, а он тебя цап своими железными пальцами за точку на шее, вопьется, как беркут, и все, ты парализован, глаза на лоб, дыхание сперто. Да это, в общем, и называется техника беркута, одна из любимых техник Учителя. Поэтому никакие мудреные серии ударов, прыжки и зубодробительные техники для победы не нужны. Хотя когда ты молодой и горячий, ты этого еще не понимаешь.
Вся их потасовка заняла от силы пару секунд.
Красавчик-заводила даже не успел толком сообразить, что именно произошло. Так и стоял посреди побоища с широко раскрытыми глазами, когда последний из его друзей-«грешников» рухнул на пол. Звук падения тяжелого человеческого тела вывел его из ступора. Он сделал вдруг гигантский прыжок назад, одновременно выхватывая из-за пояса пистолет.
«Черный Ястреб», отметил Чадов. И как он пронес его мимо бдительных церберов-вышибал?
— Стоять! — голос Паука сорвался на визг. — Не подходить! Замочу!
Он лихорадочно переводил ствол от отца Иоанна к Степану, глаза бешено вращались. Опрокидин подобрался, словно барс перед прыжком.
Прыгнет ведь, рассудил журналист. Надо срочно импровизировать.
— Опа! Менты! — Степан удивленно уставился куда-то за спину молокососа.
