Ставрос, нисколько не робея перед высоченным оппонентом, с энтузиазмом размахивал перед ним своим нательным крестом:
— Да ты ослеп? А это что? Нет, ты скажи это что? — внушительных размеров крест оказался в опасной близости от носа священника.
Не обращая внимания на явленный символ веры, Дионисос в ярости указал пальцем вниз, туда, где по его разумению находился гораздо более весомый аргумент:
— А ты не крест показывай, а лучше портки сними, чтобы все видели, что ты обрезан, словно сарацин! Сунешься в храм за причастием, прикажу служке кипятком штаны ошпарить, чтобы твое иудейское непотребство отвалилось!
Надо отдать должное Ставросу, удар ниже пояса он вынес стоически. Мало того, он сделал то, чего противник никак не ожидал, и вместо очередной порции воплей, вдруг спокойно и рассудительно произнес:
— А ты весь урожай оливок заложил в прошлом году венецианцам за полцены!
Заметив у шатра Дмитрия, пройдоха снова перешел на душераздирающий фальцет:
— Продал, иуда! За тридцать сребреников!
В свою очередь, заметив нового сеньора, Дионисос попытался ответить чинно и с достоинством:
— На полученные доходы храм был обновлен!
— Храм! — возопил Ставрос с такой силой, что у Дмитрия в ушах заложило, — этот мытарь с крестом свое подворье храмом называет! — Ставрос картинно подпрыгнул и, убедившись в том, что Дмитрий по-прежнему за ними наблюдает, саркастическим тоном судей израилевых продолжил, — дань за прошлый год не уплачена, господин, его высочество герцог в гневе, — после секундного размышления управляющий выложил свой последний и убийственный аргумент — слава Богу, новый сеньор приехал.
Присланные старшинами крестьяне, которые оказались невольными свидетелями перебранки, стояли, разинув рты от изумления. Было ясно, что сегодня же вечером услышанное разнесется по всем деревням, и авторитет Дионисоса сильно упадет. Последний, очевидно, осознав глубину вероломной натуры Ставроса, явил запоздалое благоразумие, и сделал попытку подойти поближе к новому господину, вытянув руку, чтобы его благословить.
Но если язык отлично слушался находящегося в изрядном подпитии святого отца, то ноги и руки, как это бывает скорее при употреблении медовых, чем виноградных вин, его, увы, подвели. Сделав в сторону Дмитрия несколько неуверенных шагов, духовный пастырь, споткнувшись на ровном месте, рухнул ниц, и растянулся на земле во весь свой немалый рост, повергнув Ставроса в состояние экстатического восторга.
— Проводите святого отца домой, — обратился Дмитрий с просьбой-приказом к одному из сержантов, который, вместе с остальными свидетелями перебранки, чуть не катался по земле от смеха, — он, наверное, устал после заутрени, или вообще всю ночь молился, — вызвав последней фразой чуть ли не рыдания у окружающих, — а ты, — обратился он к Ставросу, — если и вправду христианин, то будешь причащаться не в Вази, а в Фивах.
Осенние месяцы прошли в хозяйственных хлопотах. Через пару дней собранная из всех деревень артель привела в порядок, насколько это было вообще возможно, разоренный донжон, а дворовые слуги взяли на себя всю работу по дому.
Ставрос при этом проявил себя с самой лучшей стороны, ухитряясь на своем муле одновременно бывать в десяти местах. Казалось, будто хвост этого терпеливого и выносливого животного еще находился в одном поселении, в то время как его голова появлялась в другом. Способность управляющего торговаться до потери сознания по любому поводу, о которой местные жители подзабыли за время его отсутствия, вновь стала притчей во языцех. Крестьяне всей округи, у которых он собирал оброк и покупал продукты, были уверены, что Ставрос будет торговаться и на собственном смертном одре, а когда его душа попадет в ад (а куда еще ей попадать?), эта душа будет по любому поводу с чертями торговаться.
В первые недели Дмитрий, вживаясь в роль владетельного сеньора, пытался встревать в хозяйственные дела, но вскоре, убедился, что его вмешательство приносит лишь вред, и предоставил Ставросу полную свободу действий.
К тому времени как раз пришло время сбора оливок — урожай в том году выдался отменный. Две маслобойни работали, не переставая, днями и ночами. Прибывшие морем генуэзские купцы выкупили все масло, расплатившись наличными. При этом они были вынуждены дать в два раза больше той цены, которую предлагал в Фивах генуэзский консул — пройдоха Ставрос умудрился перессорить между собой всех покупателей, и всеми правдами и неправдами добился самой высокой цены.
Вырученная сумма и вправду значительно превысила ту, о которой говорил Ставрос Дмитрию в день их знакомства. Денег хватило и на уплату налога герцогу, и для возврата долга в Фивах, и для жалования немногочисленному войску.
Церковную десятину Дмитрий выплатил фиванскому командорству ордена Храма. Отец Дионисос, трудами и заботами Ставроса, теперь жил на одни лишь подаяния прихожан и не роскошествовал. Тем не менее, он получил из казны сеньора ощутимую сумму на новые иконы, и под пристальным вниманием все того же Ставроса был вынужден потратить все деньги и именно на новые иконы. Его прихожане были чрезвычайно рады и благодарили щедрого сеньора, о мыслях и чувствах самого Дионисоса остается только догадываться…
После того, как вся задолженная подать была в сопровождении ле Бона доставлена в герцогский замок, Дмитрий смог сосредоточиться на главном — подготовке воинов и укреплении своей резиденции.
Они с Хакенсборном объехали лен и его окрестности, после чего Дмитрий пришел к выводу, что выбор такого пожалования со стороны герцога и приора был далеко не случаен. Дорога, которая соединяла Фивы и Афины, а стало быть, Македонию, Северную Грецию и Пелопонесс, проходила по его землям как раз на том участке, где горы подходили к морю ближе всего, оставляя лишь узкую равнинную полосу. Кроме того, именно здесь, в нескольких милях от его донжона, остров Негропонте отделял от материка узкий пролив — так что владелец лена Вази держал под контролем не только сухопутный, но и морской путь северо-запада Греции.
Выяснив истинное положение дел, и утвердившись в своих владениях, Дмитрий уделил особое внимание отношениям со своими соседями.
