Только бы всё прошло гладко. Мне предстоит одолеть наиболее сомнительный этап операции.
Вытаскиваю из кабины туловище осназовца, переодеваюсь в его окровавленную рваную униформу. Труп в классических «семейках» вслед за верно послужившим мне защитным комплектом отправляется в свободный полёт. Вниз по шахте другого лифта, той, что ведёт в новорождённое «царство снежной королевы». Осназовским шлемом луплю о пол, чем посильнее, и его прозрачный щиток оплетает густая сетка трещин. Завершаю всё это творчество последним штрихом: щедро вымазываю себя чужой кровью от макушки до пяток. Моё отражение в остатке разбитого зеркала, уцелевшем на стене, у слабонервных вполне способно вызвать эффект шевеления волос. Жуть! Пусть дедушка Станиславский только попробует сказануть своё знаменитое: «Не верю…»
— Карина, ко мне.
Досталось сегодня девочке; озверело-уставшие, но всё такие же преданные глаза ожидающе смотрят на меня. Команду ждёт.
Мы забираемся в кабину. Тыкаю нужную кнопку, лифт трогается. Работает, несмотря ни на что. Точно, на долгие века строили этот центр управления миром рьяные сталинские… э-э… кроты.
— Домо-о-ой, милая, домой! — отдаю последний приказ, ложусь на пол и накрываю себя разорванными телами.
Дальнейшее происходит само по себе, как будто фильм в кинотеатре смотришь, и всё это с эффектом присутствия — взгляд сквозь разбитое стекло камеры, заляпанной кровью. Кабина поднимается, створки разъезжаются, и моя псевдособака под нестройный салют встречающих выпрыгивает и мчится в сумерки, уже накрывшие город. Ошарашенные «медведи» не сразу бросаются в погоню, как видно, желающих погеройствовать и без того маловато было, а после беглого осмотра кабинки и вовсе не осталось. Под испуганные возгласы типа: «Да что ж там такое, блин?!» и неоднократные «б-бэ-э-э» желудочных спазмов бойцы начинают выкладывать части тел из лифта, освобождая место следующему штурмовому звену.
— П-пом-моги, братан… — Я приподымаю дрожащую руку, тяну её к ближайшему осназеру.
— Медики!!! У нас живой!!! — после бесконечной паузы вопит боец.
Меня вытаскивают, стремительно выносят на руках и определяют в бокс-каталку. Заботливый «белый комбинезон» тянет руки, чтобы снять мой окровавленный шлем, но я истошно взвываю, якобы от острой боли, и он больше не пытается высвободить мою голову.
— В реанимацию давай! — кричит парамедик пилоту; бокс со мной уже вкатывают в другую кабину — скоростного вертолёта. — Ближайшая районка в нескольких кварталах!
— Так живой же?! Может, в Склиф?
«Белокомбезные» торопливо запрыгивают в кабину.
— Не факт, что таковым долетит! — орёт всё тот же голос, видимо, доктора. — Давай-давай!!
Происходящее напоминает сцену из какого-то ретро-сериала, я в глубоком детстве смотрел, помнится. В памяти всплывает: «Мы его теряем, теряем… три кубика адреналина… начинаем интубацию!» Действие там всё время в больнице происходило, и круче всех лечил пациентов почему-то хромой наркоман с палкой. Но я не жду, пока меня окончательно превратят в болезненного эпизодического персонажа очередной серии. Наш вертолёт уже в воздухе. Как только пара-медик сцапывает мою конечность, чтобы вкатить в запястную вену какую-нибудь химическую дрянь, полуживое тело вдруг оживает, и совершенно неблагодарно вырубает всех троих «белых». Пилот заполучит последним, после того, как быстрый винтокрыл упорхнёт подальше и опустит меня на какую-нибудь лужайку в Измайловском парке…
Я уже видел тусклые огни фонарей на улице Писателя Васильева, бывшем Измайловском шоссе, что ограничивала эту часть парка с северо-запада, когда город содрогнулся от землетрясения. Сработала наша бомба. Там, глубоко под поверхностью центра Москвы, фактически под Лубянкой, на несколько секунд возникла и исчезла огромная аномалия. Она втянула в себя всё, что имелось в радиусе сотни метров, спрессовала в комок и распылила в образовавшейся полой сфере. В момент этого «мегавыверта» столицу России сотряс толчок силой не менее шести баллов. Надеюсь, монстрам от политики, которых наверняка великое множество в эпицентральной «красной зоне», досталось по заслугам.
Узнать же, что произошло там, в бункере лаборатории, не сможет никто никогда.
И вовсе не потому, что не сумеют добраться до бункера и расследовать случившееся.
Не узнают по той простой причине, что даже не вспомнят о существовании подобной лаборатории. Но это будет уже другая история.
Сидя в мучительном ожидании на условленной скамье одной из парковых аллей, я грустно подумал о том, что Каринка скорее всего не успела выбраться из Москвы, прежде чем она превратилась в столицу не нашей родины.
Именно это должно произойти, если достигла поставленной цели моя отчаянная ходка за линию верхнего фронта, в глубочайший во всех смыслах тыл одного из двух наших врагов. Врага, атакующего поверху, как иногда выражается напарница.
Но в этом я уже могу не сомневаться. У нас получилось. Результат диверсии я вижу собственными невооружёнными глазами. Моя напарница сохранила свои необычайные возможности. К счастью, мне не придётся своим ходом, на перекладных и попутках, возвращаться невесть куда, неясно к кому.
Я встаю, облегчённо перевожу дух и шагаю прямо в серое, туманно-клубящееся облачко сквозного портала. Самый быстрый путь — это прямая линия между двумя точками.
И сейчас он прочерчен напарницей специально для меня…
Привал в памятной до боли пещерке настроил на волну печальной ностальгии. Грусти добавили мучительные размышления на тему идентификации преследуемого. Штрих был лишён возможности перейти границу Зоны и отслеживать цель за её пределами, поэтому ему оставалось только это — шевелить извилинами.
К тому же с тех пор, как нашёлся припрятанный бывшим напарником рекордер, Штрих обзавёлся привычкой записывать хронику своих путешествий и часто озвучивал свои мысли. Проговаривание вслух требовало больше времени, но приучало к упорядочиванию сказанного и подуманного. Видеорежимом он пользовался очень редко, только для фиксации чего-нибудь особенно примечательного. Это требовало больше энергии, чем экономные аудиотреки. Батарейки следовало беречь, доставать новые — проблемно.
Утомлённый долгим переходом, следующий привал неприкаянный бродяга устроил в погребе разрушенного сельского домика. Загодя присмотренных, давно заготовленных тайников у Штриха немало было разбросано по территории. Он не всегда их регулярно использовал для отдыха, но при случае не ленился оборудовать себе очередную «точку». Тем более что захваты его схронов другими охочими тоже случались. Жить как-то надо, а значит, обустраиваться не помешает. Раз уж ему выпала доля в качестве дома заполучить всю Зону… О том, что куда ближе по смыслу слово «тюрьма», а не «дом», он старательно не думал.
