закрывающем все шлеме и несколькими видами оружия, заканчивающимися множественными лезвиями. Немногочисленные участки мышц были пурпурно-малинового цвета, что свидетельствовало о том, что его кровь заполняли стимуляторы, а сложную броню покрывали пучки силовых блоков и приводных ядер. Его броня выглядела менее утонченно, чем силовая, но я сомневался, что она могла оказаться намного менее мощной — во всех смыслах и целях, это был полноценный макет космодесантника, заточенный под один аспект боя: расходный материал, тестируемый в узких параметрах своей конструкции.
Аэлион был без доспехов. Он расхаживал по круглой яме в тканевой тунике, не обеспечивающей никакой защиты от вонзающихся клинков. При нем был только гладиус с убийственным энергетическим полем. Его кожа была бледно-серой, а на спине виднелись гребни входных разъемов. Бойцы сцепились и сделали выпады: сервитор — огромный и громыхающий, астартес — подвижный и неуловимый. Они оба двигались со звериной скоростью, когда наносили удар, и на первый взгляд поединок выглядел несколько хаотично — шквал безумных движений, которые казались случайными. Не помогало и то, что боевой сервитор испускал огромные клубы пара и дыма, когда его механика пыталась угнаться за космодесантником, окружая их обоих туманом из пыли и поднятых вверх соломенных опилок.
Однако чем больше я наблюдал, тем сильнее мне брасалась в глаза закономерность. Аэлион не пытался вывести машину из строя — он наносил удары по определенным местам на броне сервитора. Это были самые толстые куски брони, соответствующие слабым местам на настоящей силовой броне, и их уже покрывали порезы и вмятины от многочисленных ударов. Похоже, что две основные функции машины заключались в защите этих точек и попытке вывести противника из строя, и она делала это агрессивно, лязгая и нанося удяры прямо в своего противника из плоти и крови с удивительной скоростью и мастерством. Аэлион уклонялся и уворачивался от поющих лезвий, парировал самые сильные удары, а затем наносил ответный удар.
Когда я разобрался в ходе поединка, я не смог отвести от него глаза. Бой имел почти балетный характер, мерцающая серия переплетенных конечностей, металла и плоти, острые края которые не дотягивались друг до друга на миллиметры. Как долго они этим занимались? Часами, насколько я знал. Сервитор, как я догадывался, нисколько не устал — испытание было для человека.
Все закончилось так, как и должно было, хирургическим ударом по горлу сервитора — гладиус мелькнул, прокладывая себе путь через извивающиеся оружейные конечности, и с тупым лязгом ударил по намеченной цели.
Машина тут же остановилась, ее лезвия зависли в воздухе, огни на броне погасли. Аэлион отступил назад, тяжело дыша, и клубы дыма медленно рассеялись вокруг него. По периметру ямы зажглись светильники, а на дальней стене открылся ряд тяжелых дверей. Полдюжины техножрецов вышли из тени и принялись осматривать повреждения своего создания.
И только тогда меня заметил Аэлион. Он подошел ко мне, держа клинок в руке. Его туника промокла от пота. Его светлые волосы были коротки острижины, а глаза имели бледно-карий цвет. Хотя его телосложение и выглядело грозно, смотреть на него было неприятно. Его кожу испещрали узлы управления броней, старые шрамы и следы вторичной аугметики. Мышцы выглядели скорее абсурдно, чем величественно, хотя, очевидно, они отличались эффективность.
— Ты летописец, — произнес он, потянувшись за полотенцем, чтобы вытереть пот со лба.
Я поднял на него глаза. Его запах был несколько подавляющим — резкая химическая смесь, которая напоминала мне скорее перегретую машину, чем смертное тело.
— Да. Это выглядело впечатляюще.
Аэлион фыркнул.
— Впечатляюще, когда борешься с живым существом. — Затем он усмехнулся. — Подумал о своих шансах?
Я громко рассмеялся.
Он убрал свой клинок в ножны, взял халат и накинул его на эти смехотворно увеличенные плечи.
— Так чего же ты хочешь? — спросил он, когда дверь в тренировочную яму открылась.
— Открытий. Чтобы понять.
Он двинулся дальше по коридору, и я последовал за ним. Вскоре мы уже шли по тускло освещенном маслянистому подземному миру малоизвестных мне частей корабля. Вокруг нас суетились слуги, их лица были скрыты под плащами, и они низко кланялись Аэлиону, когда он проходил мимо них.
— Лучше тебе стать свидетелем настоящей битвы, — сказал Аэлион. — Это просто, чтобы оставаться в форме.
— По-моему, все выглядело достаточно серьезно. Оно могло ранить тебя.
Он повернулся и посмотрел на меня, на его больших губах заигарала улыбка.
— Думаешь, оно смогло бы задеть меня?
— Я не знаю. Да?
— Если бы оно коснулось, то я бы доложил об этом своему сержанту для покаяния.
Я попытался представить, как Бел Сепатус говорит то же самое, но у меня не получилось. Аэлион казался более простым, более энергичным, более харизматичным. Несомненно, в его голове было меньше значимых вопросов долгосрочного стратегического значения, и он не был обременен долгом командования, но контраст все равно был очевиден. Он мне нравился. Мне нравилось, что такое поведение оказалось присуще и легиону, и что не все они раздражительные, скрытые души.
Он отвел меня в свою комнату, расположенную несколькими палубами выше. Я понял, что это, должно быть, большая часть, и постарался вести себя почтительно. Мы разговаривали, пока он, совершенно без стеснения, раздевался и принимал душ, после чего облачился в сменную одежду, которая скрыла большую часть тяжелой железной конструкции на его торсе и плечах. Он с радостью обьяснил основные положения и структуры, в соответсвии с которыми он работает. Аэлион дал мне представление о характере действий отряда, о предпочтениях и доктринах легиона. Он рассказал о более древней истории, хотя многое из этого происходило до его появления. Он откровенно излагал свои взгляды на крестовый поход.
— Великий поход вперед, — горячо говорил он. — Выражение гениальности нашего вида. Мы лишь Его инструменты, но не смотря на это, я рад участвовать в этом.
— Должно быть, это тоже тяжело, — произнес я. — Терять сослуживцев. Всегда находиться на войне.
Аэлион пожал плечами.
— Для тебя, возможно. Для меня — нет. А что еще остается? Я едва помню, что было до того, как я стал тем, кто я есть. — Он снова усмехнулся, он часто так делал. — И то что я есть, это… прекрасно.
Это было хвастовство, и он знал это. Тем не менее, я не мог не согласиться.
— Я не радуюсь смерти своих братьев, — продолжил Аэлион. — Но я и не оплакиваю их. Мы созданы для этого, и единственный для нас позор — умереть без славы.
— Или чести.
— Слава. Я хочу, чтобы мое имя помнили. Я хочу, чтоб люди думали, что я умер не зря, и что я забрал с собой тысячу врагов Императора.
