— Не дрейфь! Всё будет тип-топ. Рванём за милу душу! — спрятал Груздь пульт в нагрудный карман.
— Как дело сделаете, сразу отходите, наверняка прочёсывать начнут. Встречаемся там, где условились, — напоследок сказал Ибрагим. — И смотрите в оба — на пулю не наскочите! — дружески хлопнул он по плечу Сомова и остающегося с ним Шамиля.
До рассвета Глеб дважды обошёл весь участок, и даже часок поспал. День обещал быть хорошим. Не успело ещё солнышко появиться во всей красе, а лес уже проснулся, приветствуя раннее утро весёлым птичьим многоголосьем. Зелень посвежела. Дышалось легко. На небе — ни тучки. Благодать!
Сержант ополоснул после сна лицо, налив воды в горсть, несколько раз энергично присел, разгоняя кровь и усевшись на влажную от росы траву, вскрыл банку консервов на завтрак. Похрумкав ржаной галетой, сделал несколько долгих глотков из фляги, проталкивая в ссохшееся горло изумительно прохладную после ночи воду. Связавшись в очередной раз с Козыревым, он стал выдвигаться в сторону распадка.
Сапоги вскоре почернели (влажная трава не хуже щётки смахнула всю вчерашнюю пыль), а затем побурели от налипшей цветочной пыльцы. Оглянувшись, Глеб слегка поморщился: темная полоса сбитой росы, предательски тянувшаяся за ним, была отчётливо видна на фоне нетронутых, серебряных капель, матово блестевших на поседевшей траве.
«Час — полтора точно продержится!» — недовольно подумал он…. «Хотя может это и к лучшему? Чужак тоже себя выдаст!»…
Внимательно слушая лес, сержант мягко скользил между деревьями, выбирая подобие тропинок и не забывая время от времени оглядываться назад. Через пятнадцать минут он уже пересёк шоссе и двинулся вдоль нижнего склона, намериваясь осмотреть наиболее опасные места и тот район, который показался ему ночью подозрительным. Да и на ночных визитёров, наверняка ещё дрыхнувших около восемьдесят девятого километра, не мешало взглянуть ещё разок.
Глеб подобрался к самой обочине напротив откоса и залёг в придорожных кустах настолько близко к полотну дороги, что сдвинься он на пару метров левее — без труда бы дотянулся до серого от придорожной пыли бетонного столбика, два десятка которых стерегли опасную крутизну. Поведя линзами бинокля по ребристой скале, разлинеенной светло-серыми косыми пластами, он замер, вцепившись взглядом в то место, где ещё несколько часов назад была приметная трещина.
«Неужели заминировали, суки?!» — ахнул сержант, почувствовав, как сразу вспотели ладони, и обдало холодком. Он оторвал бинокль от глаз и прищурился: сомнений не было — вон одна трещина, а правее, в двадцати метрах, находилась другая, сейчас почти не различимая, настолько удачно она была заложена камнями и присыпана гравием.
«Прошляпил… мудак!» — обругал он сам себя. «Под самым носом прошляпил!» — Мать твою так! — зло сплюнул он, отползая назад.
«Скорее всего, радиофугас, — решил Глеб, поднимаясь на ноги и углубляясь в лес, — проводов не видно, да через шоссе их незаметно и не проложишь. А замаскировали хорошо, сволочи. Но когда успели?»
Впрочем, на этот вопрос сержант мог ответить однозначно — после двадцати двух часов. Он тут же насчитал четыре промежутка по часу и более, когда это место им не контролировалось: дважды он обходил участок, час спал и часа полтора потратил на этих двоих с ящиком….
Додумать Ткачёв не успел. Выпущенная кем-то пуля, злым шмелём взвизгнула у щеки и ушла в заросли, с треском дырявя листву. Тело среагировало само, привычно ринувшись вниз, к земле. Глеб с маху врезался в куст и, не удержавшись, вскрикнул, откатываясь в сторону — сук раскровенил всю скулу….
— Попал?! — угрожающе прошипел Груздь, подавшись вперёд и пытаясь разглядеть внизу убитого.
— Это уже падаль, а нэ «волкодав»! Пуля нэ разбираэт, какая на головэ шапка! — припомнив слова Сомова, ехидно съязвил ингуш.
— Видишь его?
— … Нэт, — повёл тот прицелом, — только ноги, тэло дэрэво закрываэт.
— Бей по ногам!
«Нэ доверяет, шакал!» — оскорбился Шамиль, что, впрочем, не помешало ему два раза плавно нажать на спуск.
Слабые хлопки почти слились друг с другом, ноги в прицеле дёрнулись, пригвождённые пулями к земле, а на штанинах камуфлированных брюк тут же стали набухать два тёмных кровавых пятна.
Глеб не успел даже вскрикнуть. Дикая, сумасшедшая боль огненным, жгучим снарядом пронзила всё тело, опалила сердце и чёрно-багровой россыпью взорвалась в мозгу. Откинутая до хруста в позвонках шея обмякла, руки подломились, и он ткнулся лицом в траву с оскаленным в судорожной гримасе ртом, так и не разразившимся звериным криком.
— Метко палишь, — одобрительно сказал Груздь, возвращая Шамилю винтовку, через прицел которой он добрых пять минут, пристально разглядывал ноги сержанта, подкарауливая их малейшее движение. Но отчётливо чернеющие сапоги, раскинутые на ширину плеч, так ни разу и не дрогнули. Только темнеющие пятна на брюках жадными языками неумолимо расползались вширь от чёрных пулевых отметин, посаженных аккуратно посередине бёдер и наверняка раздробивших кость.
— Я пойду, поглазею, а ты здесь на атасе посиди. Если что — патронов не жалей! Держи его всё время на мушке, и по сторонам секи, не забывай! — распорядился Груздь и начал спускаться с дерева.
Очутившись на земле, Сомов перевесил автомат из-за спины на грудь и достал нож. Его по-прежнему беспокоил ясно услышанный вскрик солдата после первого выстрела Шамиля. Выстрела же, конечно — не очень удачного. Убитый наповал (по мнению Груздя), должен был падать молча. И эта малюсенькая пауза, отделившая выстрел от вскрика, ой как ему не нравилась. Как не нравилось и положение ног, привычно раскинутых на ширину плеч для стрельбы лёжа, с развёрнутыми наружу носками сапог. — Мёртвые изготовку к бою не принимают!
Нет, он не опасался нарваться на неожиданные неприятности (после своих наблюдений никаких неожиданностей он не ждал). «Добивать придётся!» — вот что ему не нравилось. Не любил Груздь на мокруху коренным ходить. Засыплешься — к стенке поставят! С присущей ему осторожностью, он двинулся не напрямик, а стал забирать влево, намереваясь зайти со стороны дороги и оказаться у спецназовца за спиной.
… Сознание вернулось к Глебу всплеском яростной боли и панического страха. Хотелось броситься вперёд (убежать, убежать!), сжаться, сделаться меньше, стать совсем маленьким (чтоб не попали, не попали!) и забиться в любую неприметную норку. Но парализованное страхом тело не подчинялось. Оно затвердело каменной глыбой, не желая не только куда-то бежать, но и двигаться.