Кто‑то из подвыпивших парней при бежал и сказал – там цыгане прячутся на огородах, на окраине деревни. Ну, сейчас мы им покажем! – заревели парни. Все уже к этому времени набрались хорошо. Но на ногах ещё держатся. Похватали оружие и – вперёд.
Сперва их заставили петь «Очи чёрные». Спели и замолчали. Трясутся от страха. Цыганки детишек своих чумазых прижимают. Будто догадываются, что сейчас произойдёт. Стервы! Парни орут: «А ну смотреть веселей! Веселей! Плясать всем… Плясать всем, мать вашу цыганскую! Шнель! Шнель! А ты чего застыл, как истукан? Ах, ты цыганский барон… Вот оно что… Ну тогда тем более пляши. Не хочешь? Плясать не хочешь? Тогда получай». И со всей силы саданули под ребра стволом винтовки. Он даже взвыл от боли.
Больно? А ты как думал? Не хочешь плясать для солдат великой Германии, не хочешь? Ах, ты, бородатая образина! Сейчас ты у нас попляшешь, сейчас завоешь… Сейчас вы у нас все попляшете…
Пока не поздно, хватай свой поганый бубён и да вай пляши. Пошёл, пошёл! Шнель! Шнель! А во всем таборе он один из мужчин, не считая сопливых цыганят. Но они не в счёт.
Парни хоть и набрались хорошо, но соображают…
«Где остальные? – орут парни – В Красную Армию пошли?» Цыган головой лохматой мотает, мол, не понимает, о чем речь. Прикидывается, конечно.
Ах ты, гнида цыганская… Ах, ты… Один из наших – хрясь его прикладом. Видать, хорошо приложился. Валяется цыганский барон по земле, стонет. Голова вся в крови. Бормочет что‑то, вращая белками глаз. Видно, проклинает нас. «Где остальные?! Говори, скотина! – не унимается ударивший – Ну?!» А старый цыган все продолжает и продолжает бормотать проклятья. Тут уже и у других парней нервы сдали – давай лупить его чем попадя. Колотят его, а цыганки визжат, как взбесились, бросаются на солдат. Суки! Лица пытаются своими грязными когтищами расцарапать. Ах, твари!
Шульце рванул с плеча карабин и пальнул по ним. Задеть никого не задел, но они не на долго присмирели, затихли. Сообразили, что с ними чикаться никто не будет. А парни рассвирепели не на шутку…
Тут прибегает адъютант командира полка. Запыхался, пот утирает. Потребовал кончать с этим балаганом. Парни взревели от радости. Во–во, именно с «балаганом». Кончать так кончать, давно бы так…
Вместе с адъютантом прибыло несколько огнемётчиков. Скажу откровенно, огнемёт – штука офигенная. Не раз выручала нас под Брестом, а про Смоленск – и говорить не стоит. Как увидят Иваны живые факелы своих товарищей, сами пачками начинают сдаваться. Одно дело умереть от пули, пусть даже разрывной, но когда так… Бр–рр… А человек–факел орёт дико и мечется безумно среди траншей. Все от него врассыпную, кто куда. А это огнемётчику только и надо. Смотришь, уже и другие Иваны заполыхали. А живые бегут кто куда, ничего не соображая. Психологическое воздействие на остальных – лучше некуда. Тут вся загвоздка незаметно к позициям Иванов подобраться. А все остальное – лишь дело техники…
Их пьяное развлечение подпортила одна деревенская старуха. Что‑то крикливо выговаривала адъютанту, а потом вцепилась старая уродина когтями ему в лицо. Расцарапала. Шульце хоть и пьян был в стельку, но с одного удара сшиб косматую ведьму на землю и, не давая опомниться, потащил её за космы туда, где уже превратились в головешки цыганские ублюдки. Давай и ты туда же, русская ведьма! Гори–гори ясно, чтобы не погасла…
Кажется, и ещё несколько ретивых старух и какой‑то старик угодили под струи огнемётов. Чтоб неповадно было за цыган заступаться! На офицеров вермахта бросаются, варвары… Ещё чего не хватало! Распоясались недочеловеки. Мы вам покажем! Это их сыновья, краснофф–армеец, жгут их парней из панцер дивизий своим варварским коктейлем а–ля молотофф. Это они стреляли по нему на улицах Смоленска.
Горите вы все в этом очищающем арийском огне! Ха–ха–ха–ха! Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес! Германия, Германия – превыше всего! Так поступать приказывал фюрер.
— Убивайте каждого русского, кто бы он ни был. Убивайте не задумываясь, что перед вами старик, женщина или ребёнок. Убивайте, убивайте, убивайте! За вас буду отвечать я! Так нужно для великой Германии. С нами Бог!
…Ох, и повеселились они от души в этой русской деревне Весёлки.
…А потом они чуть не угодили под гусеницы русских тридцатьчетверок. Еле–еле ноги унесли. Откуда они взялись на их головы? Как с неба свалились.
Глава 8 - Октябрьским вечером
Москва…
Вечереет…
Сквозь высокое окно тоже безотрадная картина. Тусклое октябрьское солнце, едва пробиваясь сквозь низкие свинцовые тучи, казалось зацепилось о зубчатые стены Кремля.
Одно хорошо – раз такая погода, вряд ли можно ожидать налёта фрицевской авиации. Хотя…
По ковровой дорожке вдоль длинного стола для совещаний с известной всему миру трубкой в руке неспешно расхаживает Верховный. Неимоверная тяжесть давит, гнёт его плечи. Кто бы только знал, как тяжела она – шапка Мономаха! Немыслимая, нечеловеческая тяжесть! И он постоянно, из года в год, прёт на себе этот груз ответственности, эту непомерную ношу. Так и свалиться недолго, а тут ещё война.
Война…
Он напряжённо думает. Что занимает его мысли сейчас, когда он один на один с собой в этом знакомом до мельчайших подробностей рабочем кабинете? Мысли о старшем сыне Якове? Или о том, как младший, Василий, игнорируя все запреты отца – его запреты, – сбежал на фронт простым лётчиком?
Он усмехнулся в прокуренные усы – сбегают с фронта трусы и подлецы, а на фронт уходят воевать настоящие мужчины. А немцы уже под Москвой, все ближе и ближе… А Ленинград в кольце блокады, лютуют, сволочи, да–аа… Дела… Эх, Яша, Яша…
Ход его мыслей прервал секретарь в таком же военном френче, как и у него, появившийся у раскрытой двери. Негромко доложил:
— Прибыл товарищ Берия.
Он молча кивнул.
Кивок мог означать многое: «Нет, не сейчас», «Пусть подождёт», «Не до него мне…»
Или…
Но Поскребышев за многие годы работы в приёмной Вождя мог улавливать любое настроение хозяина кабинета, любой нюанс его жеста. Так было и сейчас. Дверь бесшумно закрылась и через пару секунд так же бесшумно открылась. На пороге кабинета, поблёскивая стёклами пенсне, застыл Всесильный Нарком.
— Проходи, Лаврентий, садись. Разговор долгий будет. – Верховный сделал указующий жест, приглашая вошедшего к столу, и принялся набивать погасшую трубку по новой. – Обговорим дела твоего ведомства без посторонних. Скоро генштабисты прибудут…
