— Ловко у тебя выходит прятаться, — с завистью произнес Вовка, когда приятель технично разминулся с очередным патрулем.
— Так я ж местный, — ответил Миха, — с детства на этих огородах с пацанвой в прятки и казаки-разбойники играл… Покуда эти твари в интернат не забрали! Ненавижу! — скрежетнул он зубами.
Вскоре за околицей последнего огорода замаячило большое поле, через которое днем ранее пришел в Сычи Вовка. Осталось миновать лишь контрольно-пропускной пункт, где несли вахту только настоящие немцы. А дальше — до леса, можно сказать, подать рукой.
— По оврагу обойдем фрицев, — сообщил друзьям Миха. — Вон там, с левой стороны…
Парни ползком перебрались из огорода в овраг, который с дороги было не видно.
— Придется небольшой крюк сделать, но в итоге попадем куда нужно, — пояснил Миха.
Проламывая корку снежного наста и утопая в рыхлом снегу, мальчишки побрели по дну оврага к долгожданной свободе. Иногда Миха взбирался по почти отвесному краю земляного разлома, чтобы определиться, не пора ли покинуть спасительный овраг.
— Все, парни, чисто! — наконец сообщил он приятелям. — С поста нас теперь не заметить.
Беглецы не спеша вылезли из оврага и отряхнулись от снега. Вовка огляделся по сторонам и облегченно перевел дух — никто за ними не гнался. А на горизонте виднелась темная полоска спасительного леса. Дотянуть бы, а там уже легче…
— Вот, блин горелый! — сокрушенно произнес Севка. — Полные боты снега набрал!
— Ты это, лучше вытряхни его, — посоветовал Вовка, — пока не растаял. А то застудишься по дороге… Здесь хоть и недалеко… Хотя, постой, какая разница, все равно наберешь. До норы дотянем, там просушимся. А позже какие-никакие обмотки на ноги приспособим, чтобы снег больше в боты не забивался. Ладно, давайте последний рывок…
— Давай, но в лесу чуть передохнем, — произнес запыхавшийся Миха. — А то я приустал слегка.
— Я вот чего думаю, Михась, — фыркнул Севка, — как ты на наших интернатских харчах так отъесться умудрился? Вон какую репу вырастил!
— Да это у меня комплекция такая! — и не подумал обижаться на подколки старого приятеля Миха. — У нас в роду все такие ширококостные.
— Ага, у меня тоже комплекция, только я не задыхаюсь, когда бежать нужно.
— Да не люблю я беготню эту, ты ж знаешь! Сколько мы на физзанятиях…
— Мужики, — по-взрослому прервал давний спор Вовка, — давайте до норы доберемся, а уж ночью хоть заспорьтесь!
— Вован дело говорит, — согласился Миха.
До кромки леса они добежали без каких-либо неприятностей, а вот в лесу удача им изменила: из заснеженного подлеска прямо на мальчишек вышел вооруженный взвод карателей, видимо возвращающийся из антипартизанского рейда.
— Ягды![5] Ложись! — падая на снег, крикнул Вовка, первым увидевший немцев.
Но было поздно — каратели заметили мальчишек.
— Die minderjahrigen Untermenschen?![6] — раздался удивленный возглас, следом — резкий как удар хлыста приказ: — Stehen![7]
Мальчишки бросились врассыпную, но треск автоматных очередей и фонтанчики снега, поднятого пулями, заставили их остановиться.
— Komm zu mir! — мотнув стволом автомата, приказал офицер ягдкоманды. — Ко мне! Бистро! — добавил он по-русски.
Ребята поспешили выполнить его распоряжение. Пока они шли, Вовка предупредил приятелей:
— Только не рыпайтесь! Скорчите жалобные физиономии, сопли по рожам размажьте…
Немец, оглядев мальчишек с ног до головы, презрительно сплюнул в снег и недовольно произнес по-немецки:
— Wohin wir laufen?[8]
— А? — втянув голову в плечи, тоненьким голоском переспросил Вовка. — Их… бин… нихт ферштеен!
— Der stumpfe Bastard![9] — рыкнул офицер карательной группы. — Я есть говорить: куда бежать? В лес к партизанен?
— Да что вы, дяденька, такое говорите? — всплеснул руками мальчишка. — Мы о партизанах и слыхом не слыхивали! Интернатские мы! Правда, пацаны?
— Точно, из интерната мы, — подхватил Севка. — Вот-вот, — он ткнул пальцем в опознавательную интернатскую нашивку.
— Schweinestall,[10] — весело заржали немцы.
— Зачем ходить в лес? — вновь повторил свой вопрос офицер.
— За шишками мы… хотели… — как можно жалостливее проблеял Вовка.
— Что есть шишками? — спросил немец.
— Шишки? — переспросил Вовка. — Шишки — это такая вкусная вещь… Щелкать, орешки кушать, эссен!
Вовка увидел заснеженную ель и указал на нее:
— Елка, шишки… Показать могу…
Фриц повелительно взмахнул рукой, а Вовка мухой метнулся к дереву.
— Вот они — шишки! — продемонстрировал он находку. — Только эта маленькая — кляйне, а в лесу — большие, гроссе…
— A! Die Fichtenzapfen,[11] — понял, наконец, командир. — In der Wald darf man nicht gehen![12] В лес нельзя! Партизанен!
* * *
От мощного удара кулаком в лицо Севкина голова запрокинулась, а из разбитого носа хлынула кровь.
— Твари! — злобно прошипел Боров, потирая ушибленные костяшки. — Ишь чего удумали: за шишками они собрались! Этот небось, мелкий, надоумил? — Боровой без замаха ударил Вовку тыльной стороной ладони по губам.
Мальчишка ловко увернулся — ладонь воспитателя лишь слегка зацепила его по щеке.
— Ах ты сволочь! — вскипел Боров, толкая Вовку в грудь.
Мальчишка не удержался и упал. Воспитатель принялся остервенело пинать извивающегося ужом Вовку.
— Отставить! — раздался строгий голос. — Федор Петрович, ты чего это тут творишь? Опять за старое взялся?
Боров перестал пинать Вовку и обернулся к дверям. Встретившись взглядом с седым мужчиной лет шестидесяти, Боров опустил глаза и пролепетал:
— Степан Степаныч, господин директор… Вы уже вернулись? А я вас только завтра ждал…
— Так что у нас за проблемы, что ты так воспитанников уму-разуму учишь? — повторил Матюхин. — И кто это новенький? Чем он тебе так не угодил?
— Да понимаете, Степан Степаныч, эта троица в самоволку ушла… В лес… За шишками, как мне эти умники сообщили. Их ягды на опушке выловили… Как не постреляли — ума не приложу! У них ведь приказ стрелять по всему, что движется! Повезло дурням! Теперь вот за них в управе объясняться придется, гору бумаги извести! Ты ж знаешь, как немцы в пособники к партизанам записывают! Лучше бы пристрелили просто… Мороки меньше! Прибить бы скотов! — Боров демонстративно замахнулся.
— Ты это, Федор, не перегибай! И замашки эти свои брось — забыл, как в прошлый раз было? Если провинились — определи в карцер, там разберемся. Ладно, я у себя, как закончишь — зайди.
