Родриго засунул руку поглубже в ящик, и его пальцы нащупали тонкую прямоугольную пластинку. Он машинально вытащил ее и… забыл о музыке.
В руке у него был голографический снимок, запечатанный в прозрачный пластик. Молодая черноволосая женщина редкой красоты улыбалась Родриго самыми краешками чувственно изогнутых губ, словно в ответ на какую-то любезность с его стороны. Эта улыбка обещала многое, и кое-кто наверняка был бы не прочь заплатить за нее дорогую цену. Кто-нибудь… Однако при взгляде на голограмму Родриго испытал странную неловкость, как будто она напомнила ему о совершенной когда-то ошибке.
Помедлив, он закрыл ладонью нижнюю часть снимка. Улыбка пропала, как что-то необязательное, несущественное, всего лишь уступка мастеру, сделавшему себе имя на жизнерадостных портретах. Зато необыкновенно сильно проявилось выражение, которое тот, вероятно, и не думал уловить, запечатлев чисто автоматически. Влажный взгляд темно-коричневых, почти черных глаз красавицы теперь манил, обволакивал, пугал неприкрытой страстью того накала, который испепеляет прилетевшего на огонь мотылька.
Родриго слегка повернул снимок, словно пытаясь вывести себя из-под прицела этих завораживающих глаз. Теперь женщина смотрела влево, ее резко очерченный профиль был странным образом устремлен вперед, как будто она отчаянно торопилась жить и рвалась сама не зная куда, лишь бы побыстрее вдохнуть аромат новых, неизведанных ощущений. Жесткие завитки ее волос вспыхнули смоляным блеском, длинная ажурная серьга стрельнула крошечными, дробящимися в мельчайших алмазных гранях, лучиками света.
Родриго перевернул голограмму, взял ее большим и указательным пальцами за стороны и слегка сжал. На молочно-белой поверхности проступили слова, написанные безупречным каллиграфическим почерком, какой встретишь сейчас лишь на страницах древних манускриптов: «Отважный звездопроходец Родриго! Не забывай, что я жду тебя. Жду и буду ждать. Твоя Исабель».
Он разжал пальцы, и снимок невесомо упал на стол вверх надписью – бесхитростной, даже банальной. Влюбленные женщины так неизобретательны! И всё-таки для Родриго не было бы ничего драгоценнее тех же самых нескольких скупых строчек, он покрывал бы поцелуями каждую букву и благодарил судьбу за такое счастье, он… Он стоял, опершись костяшками пальцев о край стола, неподвижный и подавленный. Потому что не эту карточку ему хотелось видеть перед собой, и надпись была сделана не тем небрежным, чуть растянутым почерком, который он узнал бы из тысячи, и одно слово царапало глаз – не в силах Родриго было заменить его другим, более коротким. Только одно. Самое последнее.
Родриго почувствовал, как в груди, обволакивая сердце, разливается волна болезненной слабости. Казалось, там, внутри, один за другим перегорают невидимые проводки, питавшие энергией его накачанное тело, эту неутомимую живую машину. Он сел на кровать и спрятал лицо в ладонях. Было неестественно тихо.
…Родриго познакомился с Исабель Айяла, отдыхая на Мальорке. Он не предпринимал абсолютно ничего, чтобы завоевать сердце красавицы испанки, более того – даже не замечал откровенных знаков внимания с ее стороны. Это были для него трудные дни. В отношениях с Софи наступил разлад. В сущности, говорить об отношениях в привычном смысле слова было бы чересчур смело. Однако Родриго находился в плену иллюзий, строил радужные планы даже после того, как Софи стала явно тяготиться его обществом. Любой волокита, не лишенный здравого ума, уже давно бы всё понял и подыскал себе «более перспективный» объект, но любовный дурман сыграл с Родриго плохую шутку. Он продолжал надеяться, что Софи просто хандрит, что всё еще образуется, и неуклюже пытался обратить в шутку ее всё учащавшиеся раздраженные реплики. Исабель постоянно находилась рядом и наблюдала за своим избранником заинтересованно, но терпеливо, не особо стараясь подтолкнуть события в нужное русло. Первоначальные попытки пустить в ход свои чары были не в счет – испанка скоро прекратила их и, прекрасно понимая, что у Родриго с Софи дело идет к полному разрыву, стала просто-напросто выжидать. Несмотря на южный темперамент, это ей удавалось. Когда Родриго наконец испил свою чашу до дна и остался один, Исабель как бы невзначай возникла рядом и предложила ему прогуляться по тонущему в сумерках пляжу. Возможно, Родриго именно этого и хотел – излить кому-нибудь накопившуюся боль. Но любителей вечернего променада оказалось слишком много, и как-то само собой решилось, что лучшее место для продолжения беседы – номер Исабель.
Их первая близость была лихорадочной, сумбурной. Почти потеряв контроль над сознанием, находясь в каком-то фантастическом состоянии полуяви-полубреда, Родриго очень смутно запомнил события той ночи. Лишь врезалось в память, как он, уже уйдя от Исабель, полностью опустошенный, сидел в своем затемненном номере и медленно уплывал куда-то далеко на волнах скорбных величественных звуков, раздающихся из кристаллофона. Кажется, это было что-то из Генделя в современной компьютерной обработке – кристаллик входил в «дежурный набор» фонотеки отеля и подвернулся под руку чисто случайно. Но он произвел чудо! Впоследствии ни одна мелодия, даже та самая, не могла оказать на Родриго столь мощного очистительного воздействия.
Еще несколько дней он пытался вернуть себе душевное равновесие: заперся в четырех стенах, словно опасаясь, что дыхание внешнего мира разрушит ставшее вдруг хрупким и уязвимым его собственное «я». Но куда спрячешься от неотвязных мыслей? Его стала захлестывать безысходность. Между тем выход был рядом, удобный, чертовски приятный, и Родриго вновь спасся от невеселых раздумий бегством к Исабель. На этот раз они были вместе целую неделю. Потом он дважды улетал, а по возвращении горячие руки смуглой красавицы вновь и вновь обвивались вокруг его шеи, увлекая за собой в наполненную дурманящими ароматами таинственную темноту. И всё повторялось, каждый раз по-новому, словно Исабель обладала даром соединять в себе нескольких женщин. Да, она умела свести мужчину с ума. Но при этом – что за ирония судьбы! – всё же не имела полной власти именно над тем, кого впервые в жизни полюбила страстно, самозабвенно. Исабель могла тешить себя мыслями, что в ее объятиях Родриго забывал обо всём на свете, однако это было не так. Во всяком случае, после каждой колдовской ночи, стряхнув с себя чары, он на время замыкатся в себе и считал дни, оставшиеся до следующего старта.
В этом была своя, несколько странная логика. У Родриго по-прежнему не выходила из головы Софи, и даже короткое время жить под одним небом с ней, недоступной, но желанной, как никогда, было для него худшей пыткой. Здесь, на Земле, сам воздух, казалось, был пропитан горечью несбывшегося, и Родриго рвался в иные миры, чтобы всецело посвятить себя работе, а не тратить время на бесплодные мечты.
