Я пробегаю пальцами вдоль густого слоя мыльной пены в ванне. Хорошенько отмокнуть в воде — всего лишь первый шаг к обретению мной нового образа. Моей команде по подготовке предстоит нелегкая работа по превращению меня в нечто привлекательное, учитывая мои выжженные волосы, обгоревшую кожу и уродливые шрамы, — с тем, чтобы затем вновь выжечь мне волосы, поработать над кожей и нанести шрамы, но уже в более эстетичном варианте.
— Вернемся к ее изначальной красоте, — первым делом утром приказала Фальвия. — Начнем с этого. Изначальная красота — это то, как человек выглядит по утрам, едва встав с кровати, то есть естественно, но безупречно. Это значит, что у моих ногтей идеальная форма, но они не отполированы. Волосы мягкие и блестящие, но не уложены. Кожа гладкая и чистая, но на ней ни грамма косметики. Волосы и синяки на теле удалены, но так, что это не бросается в глаза. Полагаю, в мой первый день в Капитолии в качестве трибута, Цинна давал такие же указания. Единственное отличие — я была участником соревнований. А как мятежнице, думаю, мне нужно больше походить на саму себя. Но, похоже, у всенародной мятежницы есть собственные стандарты, которых она придерживается.
Сполоснув пену со своего тела, я поворачиваюсь и вижу ждущую меня наготове Октавию с полотенцем в руках. Без яркой одежды, тяжелого макияжа, окрашивающих вещёств, драгоценностей и безделушек, которыми она раньше украшала волосы, она сильно отличается от той женщины, которую я знала в Капитолии.
Помню, как однажды она пришла с ярко-розовыми локонами, усеянными разноцветными мерцающими огоньками в виде мышей. Она рассказала мне, что у нее дома в качестве домашних животных живут несколько мышей. В то время эта мысль отталкивала меня, потому что, если только мы не умираем от голода — мы считаем мышей вредителями. Но, возможно, Октавия их любила, потому что они были маленькими, мягкими и пискливыми. Как она. Пока она меня вытирает, я пытаюсь привыкнуть к новой Октавии из Дистрикт-13. Ее настоящие волосы на удивление приятного каштанового цвета. Лицо у нее самое обычное, но очень приятное. Она моложе, чем я думала. Ей, быть может, чуть больше двадцати. Без накладных трехдюймовых ногтей ее пальцы оказываются чересчур короткими и непрерывно дрожат. Я хочу сказать ей, что уже все в порядке и я позабочусь о том, чтобы Койн больше никогда не причинила ей вреда. Но разноцветные синяки, раскрасившие ее болезненно бледную кожу, напоминают мне лишь о моей собственной беспомощности.
Флавий тоже кажется бесцветным без своей привычной красной помады и яркой одежды. Однако он, каким-то образом, снова оказался в своих оранжевых кудряшках. Кто изменился меньше всех, так это Вения. Ее волосы цвета морской волны лежат ровно, а не топорщатся в виде спаек и можно увидеть отрастающие серые корни. Тем не менее, в ней всегда больше всего поражали ее золотистые татуировки, а они остались точно такими же золотистыми и потрясающими. Она подходит и забирает полотенце из рук Октавии.
— Китнисс не собирается нам вредить, — тихо, но твердо говорит она ей. — Китнисс даже не знала, что мы здесь. Теперь все обойдется. — Октавия слабо кивает, но так и не осмеливается поднять на меня глаза.
Вернуть мне изначальную красоту оказывается совсем непросто, даже при наличии расширенного арсенала средств, принадлежностей и инструментов, которые Плутарх столь предусмотрительно захватил с собой из Капитолия. У моей команды подготовки все получается просто отлично, но лишь до того, как они пытаются разобраться с тем местом на моей руке, откуда Джоанна извлекла датчик слежения. Ни одна бригада медиков не выглядела бы столь сосредоточенной, пытаясь замаскировать зияющую рану на моей руке. Теперь у меня на руке шероховатый, неровный, бугрящийся шрам по форме и размеру напоминающий яблоко. В обычных условиях его бы скрывал длинный рукав, но в костюме Сойки, который сделал Цинна, рукава оканчиваются чуть выше локтя. Это вызывает у Фальвии и Плутарха такую обеспокоенность, что они начинают спорить. Могу поклясться, один вид моего шрама вызывает у Фальвии рвотный рефлекс. Для одной из тех, кто работает с Распорядителем Игр, она на редкость чувствительна. Но, полагаю, привыкла видеть неприятные вещи только на экране.
— Все и так знают, что здесь у меня шрам, — угрюмо говорю я.
— Знать и видеть — разные вещи, — говорит Фальвия. — И он определенно противный. Мы с Плутархом подумаем об этом за обедом.
— Все будет хорошо, — говорит Плутарх, пренебрежительно махнув рукой. — Может быть, браслет на руку или что-нибудь другое. — Я одеваюсь, чувствуя отвращение; теперь я могу отправиться в столовую. Моя команда подготовки жмется в кучу возле двери.
— Вам принесут еду сюда? — спрашиваю я.
— Нет, — говорит Вения. — Мы должны идти в столовую.
Я вздыхаю про себя, представляя, как вхожу в столовую следом за этой троицей. Но на меня и так постоянно кто-нибудь пялится. Поэтому это всего лишь небольшое дополнение к тому, что обычно со мной происходит. — Я покажу вам, где находится столовая, — говорю я. — Идём.
Взгляды украдкой и чуть слышное перешептывание, обычно сопровождающие мое появление, ничто по сравнению с реакцией, вызванной причудливым видом моей команды. Разинутые рты, показывающие на них пальцы, восклицания.
— Просто не обращайте на них внимания, — говорю я команде подготовки. Опустив глаза, они автоматически идут за мной вдоль очереди, принимая миски с сероватой рыбой, тушеной бамией и стаканы с водой.
Мы занимаем места за столом, рядом с группой из Шлака. Они демонстрируют немного больше сдержанности, чем люди из Тринадцатого, хотя, возможно, просто от смущения. Ливи, которая была моей соседкой ещё в Двенадцатом, осторожно здоровается с ними, а мать Гейла, Хейзел, которая должно быть, знает об их заточении, поднимает ложку с тушеной бамией. — Не волнуйтесь, — говорит она. — Оно вкуснее, чем кажется.
Но самую большую поддержку нам оказывает Пози, пятилетняя сестренка Гейла. Она подбегает к Октавии и неуверенно дотрагивается до ее кожи пальчиком.
— У вас зеленая кожа. Вы больны?
— Все дело в моде, Пози. Как красить губы помадой, — говорю я.
— Предполагалось, что это будет красиво, — шепчет Октавия, и я вижу слезы, готовые упасть с ее ресниц. Пози удовлетворена таким ответом и как ни в чем не бывало говорит: — Я думаю, ты была бы симпатичной с любым цветом кожи.
На губах Октавии появляется крошечное подобие улыбки.
— Спасибо.
— Если вы действительно хотите произвести на Пози впечатление, вам придётся покрасить себя в ярко-розовый, — говорит Гейл, ставя поднос рядом со мной. — Это её любимый цвет. — Пози хихикает и бежит обратно к своей матери. Гейл указывает головой на миску Флавия. — Я бы не стал позволять этому остывать. На консистенции это отражается не самым лучшим способом.
