Он все-таки раскурил трубку и посмотрел на дверь, через которую полчаса назад его кабинет покинули Стаины. Мальчишка, заставивший уважать себя друзей и врагов. Иосиф Виссарионович знал, что Александра ранило тяжело. Но не думал, что все настолько плохо. Вместо молодого крепкого парня к нему зашел хорошо поживший, приволакивающий ногу мужчина, с точно так же, как у самого Сталина заткнутой за отворот кителя покалеченной рукой. Обезображенное шрамом лицо со слезящимся глазом, седые волосы. Только взгляд остался прежним. Тяжелым, упрямым и не по возрасту умным. И все равно Сталин завидовал парню. Как на Александра смотрела эта девочка! С такой чистой искренней нежностью, любовью и гордостью за своего мужчину. Так когда-то на юного горячего Сосо смотрела его Като… Давно. Очень давно. Мимолетная, теплая искорка загорелась в желтых глазах Сталина и тут же погасла.
Сейчас от Стаина зависело многое. Опять. В очередной раз. И как бы это ни звучало цинично, все благодаря его ранениям. С появлением Александра на базе, у группы ученых под руководством академика Берштейна, работающей над тайной Ковчега, случился прорыв. Вроде как случайно. Как утверждает Сергей Натанович, к этому шло, но Сталин уже перестал верить в неслучайные случайности, происходящие с участием Стаина. Словно кто-то ворожит парню.
В июне 1943 года появилось решение Политбюро о запуске программы промышленного и энергетического развития Сибири. С трудом, но Иосифу Виссарионовичу удалось доказать своевременность и насущную необходимость такого решения. А внутри этой программы прятался такой маленький секретик, о котором в Советском Союзе знали не больше двух десятков человек, в число которых с сегодняшнего дня вошла чета Стаиных, делом доказавших, что они заслуживают и доверия и ответственности, возлагаемых на них советским народом. Правда, Александр, как мог отбивался, от руководящей должности, но в конце сдался, вытребовав право самому набирать себе людей, по согласованию со спецслужбами. Илсиф Виссарионович усмехнулся. Он даже знает, где самый молодой генерал СССР будет набирать этих людей. Сердце Сталина екнуло, а ведь в этом списке могут оказаться и его дети. И неизвестно, какое решение они примут. Особенно Светлана, которая после госпиталя, категорически отвергнув предложение остаться в Москве, тут же укатила на фронт в свою эскадрилью, заскочив перед этим попрощаться к отцу. Именно заскочив, потому что, видите ли, у нее через два часа поезд, а ей надо еще купить кое-что. Сталин, усмехнувшись в усы, покачал головой. Удерживать он никого не будет. Пусть сами решают. Дети делами, поступками и кровью завоевали себе это право. Да и что тут говорить. Он ими гордился. И Василием, принявшим корпус Стаина, и командующим весьма зрело, как сообщают с фронта. И Светланой, которая, не смотря на свой вздорный, так похожий на мамин характер, сумела переломить себя и стать своей среди той молодежи, на которую он и делает главную ставку в борьбе за будущее страны.
Поезд, пронзительно загудев, выпустил клубы дыма в прозрачный морозный воздух и выехал на мост. Валя приникла к окну. Хоть дальняя долгая дорога уже порядком обрыдла, детское любопытство пока еще не иссякло, девочку интересовало все, что происходит вокруг. Внизу показалась бело-серая лента закованной льдом Оби. Вдоль берега, вмороженные в лед, стояли старые деревянные параходики и баржи. Подальше, где, по всей видимости, располагался речной порт, виднелись суда поновей. Несколько женщин с ведрами и коромыслами кучковались у прорубленной в толще льда проруби. Не смотря на середину марта здесь в Сибири весной еще и не пахло. Поезд сполз с моста и застучал колесами на перехлестьях рельс среди длинной чреды приземистых кирпичных пакгаузов.
— Вот и Новосибирск, — Стаин кинул взгляд в окно. Поехать на поезде была его идея. Вполне можно было и улететь. Парню просто захотелось посмотреть на страну, которую он защищал с земли. Что ж. Впечатление оказалось тяжелым. На фронте было не так уж и заметно, насколько трудно и голодно приходится людям в тылу. А еще бросалось в глаза, что практически все работы на железной дороге выполняют женщины. В бесформенных тулупах и платках оставляющих на виду только глаза они стояли вдоль путей с ломами и кувалдами, ожидая, когда пройдет поезд. На одном из перегонов даже поездная бригада их состава была чисто женская.
И инвалиды. Покалеченные, в грязных телогрейках они играли, кто на гармони, кто на балалайке и пели хриплыми простуженными и пропитыми голосами на станциях и вокзалах, требуя водки и еды. Сердобольная Настя еще в самом начале пути то ли в Муроме, то ли в Арзамасе, растрогавшись, вынесла одному такому, все, что было у них на столе. Безногий калека спросил про водку и, не поблагодарив, сунув продукты за пазуху, покатил на тележке со скрипучими вихляющимися колесиками в сторону торговок на перроне.
— Зря, — покачал головой старенький седой проводник.
— Почему? — удивилась Настя.
— Так врет он, — усмехнулся старик, — Я по этой дороге с 29-го езжу. Это Колька Свирин. Он здесь на станции когда-то обходчиком работал. И на фронте никогда не был. А ноги ему еще до войны отрезали. Пьяный зимой отморозил.
— Но как же так⁈ — Насте было дико и не понятно, зачем было врать и рассказывать такие страшные истории про свою жизнь. Это же подло, мерзко и отвратительно, по отношению к тем, кто действительно лишился здоровья, защищая Родину.
— Добрая ты, девонька. Совсем жизни не видела, — покачал головой проводник и, кряхтя, полез в вагон.
Больше Настя никому не подавала, лишь отворачивалась с мокрыми глазами, кусая губы, при виде калек. Да и не было у них столько продуктов с собой, чтобы помочь всем. Лишь раз сунула в руки женщине с пустыми глазами еду и деньги. Она ничего не просила и не говорила. Просто сидела на холодном перроне в когда-то модном, а теперь оборванном и грязном пальто и покачивалась в такт тихому мычанию, вырывающемуся из плотно сомкнутых губ. А рядом стояла девочка, чуть постарше Вали и теребила ее за плечо:
— Мам, ну не надо. Ну, пойдем уже. Мам, — заметив Настю и сунутый в руки матери сверток с продуктами и рулончик рублей, девочка кивнула, — Спасибо, — и через паузу добавила, — Вы не думайте, она не сумасшедшая. Это пройдет. Прост… — слово оборвал всхлип, — Просто папу встречает. А он не приедет. Похоронка еще осенью пришла, — и снова затеребила мать, одновременно засовывая продукты себе за пазуху, — Мам, ну пойдем домой. Вон, продукты нам дали. Степку покормим. Пойдем, мам.
Настя потом долго плакала, а Сашка сидел, сцепив зубы и уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. И весь путь от Москвы до Новосибирска одно и то же. Но ни разу Стаин не пожалел, что поехал поездом. Это тоже надо было обязательно увидеть. Чтобы знать и чтобы помнить.
Звякнув сцепками состав остановился. Выходить не спешили, дождались, когда выйдут другие пассажиры. На перроне их встречал капитан госбезопасности в белом полушубке и франтоватой каракулевой кубанке. Он шагнул навстречу Александру, зацепившись при этом взглядом за спускающуюся по ступенькам вагона Настю. И этот взгляд очень не понравился Сашке. Ничего, увидел и больше не увидит, страна большая, есть, где приложить свои силы и храбрость, если их настолько много, что может засматриваться на генеральскую жену.
— Товарищ гвардии генерал-майор, — звание комиссара госбезопасности, зачем-то присвоенное ему вместе с генеральским Саша решил не светить, да и форма авиакорпуса НКВД с гвардейским значком была ему ближе родней, — Товарищ гвардии капитан, капитан госбезопасности Липинский, начальник охраны объекта «К», — представился франт. — Машина ждет у вокзала. Разрешите ваши вещи, — он подхватил у Сашки и Насти чемоданы, и мотнул головой, — Пойдемте. На вокзальной площади чуть в стороне от здания вокзала стояли эмка и две полуторки, к ним и направился капитан. — Вы садитесь в эмку, а я на полуторке, — улыбнулся он белозубой улыбкой и перекинул чемоданы через борт. В сторону Насти, кстати, капитан больше не смотрел. Ну, ну. Поглядим еще на него, может нормальный парень.
