— Послушайте, — Буйских вдруг осенило, — это что же, и Непокупного тут раскручивали?
— И его, и Боева, и даже Мертвецову. Всех, всех раскручивали, Володюшка, всех.
— Вот оно в чём дело… Профессор, но они же все — бездари. Их же всех читать невозможно!.. Ведь надо в первую очередь — гениев…
— Что ж поделаешь? — пожал плечами Марино-Хилдебрандт. — Пробовали гениев. Не выходит. С одного боку, поди сыщи гения или на худой конец таланта, чтобы он считал себя таковым… А ведь уверенность в гениальности собственных текстов — основа лептонного резонанса! А с другого боку — нельзя уже так грубо насиловать потребителя. Вот приходит он в магазин — берёт книгу, а там заумь, скукотища, этика всякая с эстетикой… и стилистикой. Не хочет он потреблять такое. А резонанс шепчет: надо, надо, оно, то самое… Эдак мы бы, Володюшка, страну до массовой шизофрении довели…
Ишь, дура блондинистая! Буйских с ожесточением смял пустую банку и зашвырнул в урну. Знала бы, как трещат кости на пятнадцати «жэ», как кровь выступает сквозь поры кожи, как черно в глазах… и как страшно идти на очередную раскрутку, потому что — вдруг откажет сердце… вдруг лопнет сосуд в мозгу… Вдруг… да мало ли их, этих вдруг! И ни хрена не интересно ему, как вся эта наука работает. Важен результат. А результат — налицо. Максим Чехов, «Магия бессильна!». Максим Чехов, «Одноклеточный». Максим Чехов — интервью. Максим Чехов — автографы.
Общий тираж на сегодняшний день — под миллион. Под миллион! В этом всё дело.
А ежели, к примеру, какой-нибудь Непокупный сдохнет при очередной подкрутке — так туда и дорога. Меньше текилы надо было жрать. А чтобы не сдохнуть, ему больше, чем пять «жэ» нельзя, и недолго, вот в чём дело, а это разве тиражи… это слёзы…
Затрепетал ай-фон, напоминая об очередном деле: визит в рекламное агентство «Material World». Свежеприобретенный, с гонорара за игрушку по «Одноклеточному», «Порш Кайен» ещё не прошёл техосмотр и томился в гараже. Буйских заозирался в поисках такси, а лучше бомбилы, ибо зачем платить больше, и обнаружил неподалёку подходящий «Шевроле-авео».
Разбрызгивая по сторонам грязь, машина медленно плыла по забитому по самое не могу Третьему кольцу. Водитель оказался разговорчивым малым. Узнав, что везёт известного писателя-фантаста, поинтересовался:
— Ты как, против русского шансона, против Михаила Круга, ничего не имеешь? Или поставить чего иностранного?
— Шансон так шансон, — махнул рукой Буйских.
Мыслями он был далеко. Водила включил радио, в салон плеснул «Владимирский централ».
— Я ведь чего спросил, — не унимался бомбила, — мне у тебя как у фантаста интересно… Брательник мой младший давеча в аварию попал. Еле выходили. Не узнавал сперва никого, не разговаривал, потом, правда, оклемался. Но шибко набожный сделался. Без молитвы из дому не выйдет, никакого дела не начнёт… так вот я к чему. Западную музыку он слушать запрещает. Говорит: там, кроме обычного голоса, есть ещё один, нечеловеческий. Ну, навроде двадцать пятого кадра в телевизоре. Чёрный, нехороший, страшные вещи говорит. А вот наши, русские песни, говорит, чистые. Хоть блатняк, хоть Пугачёва. Скоро, говорит, последние дни наступят, как в Библии написано всё будет. Как думаешь?
Буйских пожал плечами — мол, всё может быть.
— Я бы ничего, только у нас в роду такое… Батя мой, он, когда трезвый, мысли других людей видел. Вот сто грамм если выпьет — тогда не видит, а так… Страшное, говорил, это дело, когда знаешь, что о тебе жена думает, дети, начальство. Поэтому, говорил, я лучше сотку-другую накачу, оно и спокойнее…
— Так дело в том, что он, наверное, просто пить хотел, когда заблагорассудится… — предположил Володя.
— Э нет, — сверкнул зеркалами очков бомбила. — Он знаешь как в бридж играл? А в покер? Очень любил и никогда не проигрывал, ни разу. Деньгу чемоданами тягал, пока его не раскололи, в смысле, что нельзя с ним играть… Я и думаю вот — а ну как правду брательник слышит…
А что, решил Буйских, вот тебе и новый сюжет! Апокалиптика, она сейчас ох как на рынке-то востребована… Он расплатился с бомбилой и устремился к подъезду офиса «Material World».
— Итак, мы предлагаем вам контракт. Вы рекламируете — для начала! — линию бытовой техники под слоганом «Наша техника — это фантастика», — говорил хорошо одетый мужчина.
Даже слишком хорошо. В последнее время Буйских научился отличать, чем просто элитные часы отличаются от «лимитед эдишн», а серийный костюмчик «Бриони» — от сшитого по персональным лекалам. Глаза человека были наглухо закрыты чёрными очками, а ниже очков рельефно выделялись в ярком офисном освещении острые, резко очерченные скулы.
— Я не против, — солидно кивнул Буйских и как бы ненароком обнажил левое запястье, где красовались часики — небольшие, изящные, но по деньгам мало чем уступавшие монструозным котлам рекламщика.
— Есть условие, — обронил рекламщик. — Вы обязуетесь ничего не писать. Для начала — в течение двух лет.
— Это как же? — решил возмутиться Володя. — Это ж мне «Глобал-Пресс» такую неустойку выкатит…
— Знаю, — согласился рекламщик. — Неустойку мы оплатим.
Буйских ощутил, что какое-то сосущее беспокойство возникает в груди, какой-то жгучий ком зашевелился, выбрасывая щупальца к низу живота. Что-то не так, такие деньги… за что, вот в чём дело? С другой стороны — в десять раз больше, чем за писанину.
А как же апокалиптика? Это ж в стол придётся писать…
— Ничего не писать, — словно читая мысли, обронил рекламщик. — Даже в стол.
Он снял очки. Во взгляде серых глаз его ощущалась какая-то давящая материальность, словно взгляд этот обладал вполне физическими свойствами — весом, к примеру, или твёрдостью. Пожалуй, твёрдостью — рассёк Володю надвое, словно тот был сделан не из плоти и крови, а из какой-нибудь призрачной дымовой субстанции…
— Я… я подумаю… — забормотал Буйских, не в силах опустить глаз. — Подумаю…
Рекламщик водрузил очки обратно.
— Кстати, я владею всеми рекламными фирмами Москвы и даже России, — заметил он. — Вернее, не то чтобы владею… не знаю, как выразить точнее. Это моё. Не смотрите, что они вроде бы как конкурируют между собой. Всё — моё. Вернее, моё и таких, как я. Думай, человек. Не задерживаю.
Володя выплыл на улицу словно в тумане, хотя настоящий туман и сумерки тоже имели место быть. Хотелось выпить чего покрепче, не пива и даже не вина, но он лишь закурил — гори оно всё синим огнём — и обнаружил у бровки всё того же бомбилу-апокалиптика.
— Домой, — он обессиленно раскорячился на сиденье. — Проспект Мира, Алексеевская.
