Голоса раздались с неба.
— …сейчас! Выполняйте аварийные процедуры, черт побери. — Это был пронзительный голос Носатого.
— Я пытаюсь… но… — Это Круглолицый.
— Сейчас не время для ошибок, ты, кретин!
— Я не могу… не получается…
— Эй, прочь с дороги!
— Говорю тебе, я включил стирающий контур! Ничего не произошло. Он…
— Что — он? Не болтай, идиот! От него ничего не зависит! Я контролирую эксперимент!
— Ты? Действительно ты? Уверен? Ты уверен, что нас не перехватили, не одурачили?
— Черт тебя возьми, отключи энергию! Все отключить!
— Я отключил, вернее, попытался. Ничего не произошло!
— Заткнись, черт тебя побери. — Голос Носатого сорвался на визг. В это же самое время боль в моих кистях, лодыжках и груди поднялась до крещендо, огненные оркестры резали меня на части; и вдруг раздался гром, небо треснуло и упало, окатив меня заостренными кусочками, которые задымились и исчезли, а я лежал на спине, привязанный ремнями, и смотрел на прямоугольную бестеневую операционную лампу в маленькой комнате с зелеными стенами; человек, которого звал Носатый, нагнулся надо мной.
— Ну, черт меня побери, — сказал он. — И после этого он все еще жив!
Какой-то человек с седыми волосами в белом халате и человек с перхотью в пыльной спецодежде подошли и посмотрели на меня. Наконец кто-то отстегнул ремни и снял что-то с моей головы. Я сел, чувствуя головокружение, и мне протянули чашку с чем-то, что имело ужасный вкус, но, видимо, должно было помочь. Действительно, головокружение прошло, оставив мне в подарок тошноту, привкус во рту, тупую головную боль и боль в лодыжках, которая совсем не была тупой. Седой человек, которого звали, как я вспомнил (так вспоминают о давно забытых вещах), доктор Иридани, смазал каким-то бальзамом кровоточащие ранки. Остальные были заняты тем, что смотрели на показания приборов на большом, занимающем почти всю стену табло и тихо переговаривались.
— Где Сенатор? — спросил я. Мои мысли двигались медленно, как грузные животные по глубокой грязи.
Носатый оторвался от работы и нахмурился.
— Он шутит, — сказал человек с перхотью. Его звали Ленвелл Трейт, он был ассистентом.
Носатый — Ван Ваук — посмотрел на меня без каких-либо видимых эмоций.
— Видите ли, Барделл, — сказал он. — Я не знаю, какого рода идеи у вас возникли, но забудьте их. Мы располагаем юридически оформленным соглашением, подписанным при свидетелях. Вы пошли на это с открытыми глазами, вы получите все, что вам положено, но ни пенни больше, и это окончательно.
— Барделл — актер, — сказал я. Мой голос показался мне слабым и старым.
— Ты опустившийся бездельник, которого мы вытащили из канавы и дали возможность заработать, — прорычал Ван Ваук. — А сейчас ты воображаешь, что можешь получить больше. Но это пройдет. Твое здоровье не пострадало, поэтому не скулить.
— Не смейтесь надо мной. Док, — сказал я, беря его на пушку. — А как отключение энергии? Как насчет уровня Эты? Это заставило их замолкнуть на пару секунд.
— Где ты нахватался этих терминов? — спросил Круглолицый.
— Маленькая ящерица рассказала мне, — сказал я и неожиданно почувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоить себя играми. — Забудьте об этом; я просто пошутил. Нет ли у вас чего-нибудь выпить под рукой?
Трейт вышел и через минуту вернулся с бутылкой виски. Я отглотнул из горлышка пару унций, и все происходящее показалось более сносным.
— Что-то здесь говорилось о плате? — сказал я.
— Сотня долларов — огрызнулся Носатый; — Не так уж плохо для пьяницы за час или два работы.
— У меня ощущение, что это было дольше, — сказал я. — Никакого вреда? А? А как насчет амнезии?
— Ну… — сказал лениво Трейт, — тебе лучше знать, Барделл.
— Выкиньте его отсюда, — сказал Ван Ваук. — Меня тошнит от его вида. Вот. — Он полез в карман, достал бумажник, извлек пачку купюр и кинул мне.
Я пересчитал бумажки.
— Сотня, верно, — сказал я. — Но насчет амнезии — это была прямая подача. Я немного смущен, джентльмены. Вас, ребята, я помню… — Я огляделся, запоминая всех. — Но я почему-то не помню нашей сделки…
— Выкиньте его! — завопил Ван Ваук.
— Я ухожу, — сказал я Трейту. Он вывел меня в коридор.
— Между нами, мальчиками, — сказал я, — что здесь случилось?
— Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.
— Тогда как получилось, что я ничего о нем не помню? Черт, я даже не знаю, где живу. Как называется этот город?
— Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.
Двойные двери открылись на цементные ступеньки. Лужайки и деревья выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.
— Летнее убежище Сенатора, — сказал я. — Только без прожекторов.
— Не стоит верить этим политикам, — сказал Трейт. — Послушай моего совета и не пытайся вымогать больше, Барделл. Ты получил свою сотню, даже если твои шарики и смешались немного, но, черт возьми, они не были в отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим мускателем без фабричного клейма, дружище.
— «Ластрион Конкорд», — сказал я. — Дисс. Мисс Реджис. Ничего этого не было, а?
— У тебя было что-то вроде ночного кошмара. Ты чуть не взорвал все электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и будешь как новенький.
Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.
Зима выдалась холодной. Я направился к порту, надеясь начать кутеж пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов, можно было просто упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько мне причитается выпивки, дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.
По крайней мере, я догадался, кто это. Но узнал себя с трудом. Мои глаза уставились на меня из темного стекла, как парочка заключенных, проводящих жизнь в одиночках. Мое лицо выглядело больным, изношенным, изборожденным морщинами. Седая щетина была с четверть дюйма, голова покрыта седыми нечесаными лохмами. Мое адамово яблоко ходило ходуном, когда я сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.
— Ты в плохой форме, старина, — сказал я незнакомцу в витрине. — Наверное, пятнадцать галлонов выпивки — не то, что тебе необходимо сейчас.
Я стоял, глядя на свое отражение, и ждал, когда внутренний голос запищит и напомнит, как согревает сердце выпивка, как замечательно она проскальзывает по языку и добирается до желудка, прожигая путь вниз, успокаивает боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость мыслям.
