Ознакомительная версия.
– А если судья не поверит? – спросил Хараев.
– Время, – сказал надзиратель.
Кавказец достал из кармана стодолларовую купюру и, не глядя, сунул ему в карман.
– Он ничего не знает. Разбирательства случатся потом, и плевать, что будет с судьей, прокурором в процессе и этим шакалом в метре от меня. Главное, ты сможешь уехать. Ты все понял, Резван? Если что-то для тебя не ясно, лучше спроси меня сейчас.
Хараев сказал, что ему ясно все. Разве тут может быть что-то непонятное? Он очень нужен там, на Кавказе…
– Сначала я хочу поблагодарить высокий суд за возможность говорить правду и не стыдиться этого, – сказал Хараев в процессе. – Моя вина заключается в том, что я родился на Кавказе. В семье бедных крестьян, работавших на земле для того, чтобы были сыты дети людей в больших городах. Мой отец был черен волосами, волосы моей мамы были черны, как земля, на которой она работала не покладая рук.
Он посмотрел на герб страны над головою судьи, и глаза его стали влажны от внутренней боли.
– Если бы я родился с бледной кожей и русыми волосами – «Вах!» – сказал бы мой отец. «Горе мне!» – воскликнула бы мать. И стыд лег бы на ее голову. Ее забросали бы камнями, изгнали из родного дома и обрекли на голодную смерть в Аргунском ущелье. Но, сотворив грех, она спасла бы жизнь своему маленькому сыну, Резвану. Четвертому из сыновей, самому младшему. Моя мать заплатила бы своим позором и жизнью за то, что я смог бы спокойно ходить по стране, ездить в большие города и не бояться того, что средь бела дня меня остановят люди в милицейской форме и скажут: «Чурка, дай паспорт посмотреть». Они не били бы меня, сына гор, ногами в спину, не унижали, не оскорбляли и не видели бы во мне низкую тварь, недостойную жизни, которой живут нормальные люди. Я приезжал бы каждый год в ущелье, к могиле мамы, и говорил: «Спасибо, мать, что ты согрешила. Спасибо, что у меня светлые волосы и я не похож ни на одного своего предка. И прости, что тебя больше со мною нет»…
Хараев на мгновение прервался, но совладал с собой и некоторое время смотрел в окно, пережевывая в горле сухой комок.
– Но моя мама была честной женщиной. Она любила свою семью, свой народ и родила меня, похожего на отца, как две росинки на листе весенней айвы. И поэтому, когда я не умер от голода в горном ауле, когда я достиг всего, чего может достичь уважающий себя и свой род мужчина, ко мне может прийти следователь прокуратуры, достать из своего кармана пистолет, положить на стол и вызвать понятых. Так я, человек, избегающий всего, что может повредить моей репутации порядочного человека, стал преступником. И я хочу сказать уважаемому суду: дайте мне умереть.
Представитель прокуратуры вскинул на Хараева удивленный взгляд, судья на минуту прервался от чтения «чистовика» собственного постановления.
– Я хочу умереть. Это будет самым достойным выходом из этой ситуации. Я сын гор и им останусь до последнего мгновения.
– Быть может, вы хотите уточнить свои просьбы? – направил на путь истинный очумевшего от описания собственной судьбы Хараева судья.
– Мой подзащитный страдает от стыда за несправедливые действия государства в отношении него, – застенчиво объяснил адвокат. – Я прошу суд учесть это и не требовать от господина Хараева невозможного. Просить свободу свободному человеку не просто стыдно. Это неслыханное унижение.
Судья поправил очки, сползшие за последние две минуты ниже дозволенного минимума, и посмотрел на адвоката взглядом, полным понимания:
– Прикажете отложить в сторону УПК и благословить господина Хараева на эвтаназию на основании положений Эпаногоги?
– Ваша честь, мой подзащитный просит изменить ему меру пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде, – благословенно морщась, сообщил правозащитник.
– Вы поддерживаете это заявление, Хараев? – спросил бандита судья.
– Да, ваша честь.
Потом было еще что-то. Что именно, Хараев не понимал и не запоминал. Прокурор разговаривал с судьей, потом его адвокат разговаривал с судьей, потом те беседовали промеж себя, и складывалось впечатление, что на повестке дня стоит не вопрос освобождения человека из следственного изолятора, а коллоквиум ученых-ботаников.
Когда базар-вокзал закончился, Хараеву предложили встать, и судья, раскрыв папку, что-то долго читал.
– Справедливость восторжествовала! – сказал, склонив голову пред выходящим из зала судьей, адвокат. – Правосудие торжествует.
Конвой вывалился из зала, а правозащитник взял подзащитного под локоток и вывел из зала судебных заседаний.
– Я не понял, – спросил Хараев, – я могу идти?
– Уважаемый Резван Сагидуллаевич, – погладил его по плечу мэтр. – За такие бабки вы можете не только идти куда хотите, но и ехать. Кстати, я уполномочен довезти вас до Патриарших прудов. Вы же не поедете в таком виде в метро?
Хараев, ни разу не «въезжавший» в зону, но трижды побывавший в следственном изоляторе под охраной федеральных сил в Чечне, усмехнулся и стал различать запахи и цвета. Все случилось, как обещал незнакомец в тюрьме, и это было самое невероятное.
– Если вы не хотите вновь увидеть сотрудников прокуратуры, вам лучше быстро сесть в мою машину.
На Патриарших прудах его уже ждали. Из темно-синего джипа «Mercedes-Gelenwagen» вышел уже знакомый чеченец, осторожно поцеловал Хараева в обе щеки, приобнял и усадил в машину.
– Мы счастливы видеть тебя на свободе, Резван, – сказал он. – Мы не оставляем в беде тех, кто близок нам по крови и всегда готов помочь таким скромным людям, как мы. Скажи, сколько русских шакалов ты убил там, под Ачхой-Мартаном?
– Да кто их считал, дорогой? – ответил Хараев. – Сотни.
– И милицейские блокпосты ты взрывал с неверными?
– Да, – прикинув, Хараев уточнил, где именно.
– Ты слуга Аллаха, Резван, ты святой человек, – согласился земляк. – Когда ты совершил хадж?
– До начала войны, в девяносто третьем.
– Да, ты преданный нашему делу человек, – еще раз похвалил чеченец. – А сейчас – вино, Резван! Жареное мясо, девочки, вольный ветер. Поехали на Рублевское шоссе, Али! – приказал пожилой кавказец, и авто помчалось по сияющим рекламными огнями дорогам.
Это был маленький Кавказ посреди центральной полосы России. Шашлык из молодой баранины, вино, коньяк… Он чувствовал, что теперь будет все иначе, чем всегда. Молоденькие русские белокурые проститутки, которые еще два дня назад готовы были прибежать и делать все, что хотел Хараев, теперь возбудят в нем такую необузданную страсть, словно он сделает это впервые. Он будет пить коньяк прямо из бутылки, ставить перед собой одну из девок на колени, и горячие струи крепкого спиртного, стекая по всему его телу, станут омывать лицо задыхающейся от натуги шлюхи…
Ознакомительная версия.
