Сага о Годрланде - Наталья Викторовна Бутырская

щедрость конунга, все довольны. А говноед Абдуссамад взял и всё испортил. И Бездна бы с конунгом, на него уже давно все наплевали, а вот так испоганить жизнь Вигго…

Мы замолчали. Лавр зажег масляные светильники, притащил горькую кахву тем, кто еще не спал. Кахва — это такой мерзотный горячий напиток, который с сарапского переводится как «отгоняющий сон». После него и впрямь не хочется спать. Другой раб принес липкие медовые сладости. Уже почти задремавший Рысь схватился за кружку с кахвой и залпом выпил, чтоб взбодриться.

— Ну а ты, Безумец, зачем сюда подался? Как умудрился так быстро стать хельтом? Откуда хирд? Вроде ж не ты был тогда хёвдингом?

Скривившись от горечи кахвы и закинув в рот сладкое печево, я начал рассказ.

* * *

1 Аколуф — начальник стражи, состоящей из иноземцев.

Болли и Стейн выслушали рассказ о нашем походе в Бриттланд, о возвращении на Северные моря, о сарапах и о захвате Бездной земель ярла Гейра. Толстяк шумно выдохнул.

— Да-а-а. А я думал, это у нас тут забавы. Что думаешь, Трёхрукий?

— Надо возвращаться, — коротко ответил Стейн. — Но не сейчас, а уж на другой год. Не успеем мы до зимы через живичей пройти, застрянем в каком-нибудь городишке. Да и служба у нас пока не окончена.

— А ты, Кай, надолго сюда? Про долг Жирных и лекаря мы поняли. Но если через месяц всё сделаешь, чем займешься?

— Думал обратно пойти, — растерялся я.

— Не, не пробьешься. Давай вместе. С тебя корабль, с нас подмога в Раудборге. Уж наша сила точно лишней не будет.

И то верно. Я аж повеселел, как представил, что могут наворотить эти могучие воины. Мало того, что они едва ли не сторхельты, так ведь еще и каждая руна потом и кровью получена, и дары у них крепкие, Фомриром даденные.

— А пока вам стоит подыскать службу в Гульборге. Без покровителя вас через три месяца выкинут отсюда. Да и золотишко лишним никак не будет.

— Так, может, я к вашему ярлу и пойду?

Они переглянулись. Трёхрукий покачал головой:

— Тут, смотри, какое дело. У нашего покровителя есть особая придурь. Он берет на службу только тех, у кого явный и сильный Фомриров дар. Любит он, чтоб рядом стояли необычные воины. У Толстяка, если помнишь, дар редкий. Его на арене знаешь, как прозвали? Сфири́! Это по-нашему молот. Потому что он подпрыгивал и бил всей тушей так, что арена ямами покрывалась. Меня звали Многоруким. Вряд ли в твоем хирде у каждого сильный дар. Да и сам ты ничего не сказал про себя.

Сам-то я не сомневался, что Скириров дар и редок, и силен, но говорить о нем я не хотел. Не потому, что не доверял Толстяку и Трёхрукому, просто сейчас мой дар был слаб и короток. А ну как я не смогу ухватить его?

И братья-норды были правы. Ни у кого из ульверов не было столь яркого боевого дара, кроме Альрика и Сварта. Ну, может, еще у Лундвара Отчаянного. И всё.

— И к кому ж тогда пойти? — спросил я.

— Прежде я б сказал идти через арену, чтоб показать силу и умения, — сказал Стейн. — Но из-за приезда Набианора всё летит в Бездну: как бы и вас не потащили к Солнцезарным. Так что лучше искать самим, только плата будет поменьше.

— Погоди, — перебил друга Болли. — У него же хирд. Он не один службу ищет, а с целым отрядом. Придется поискать тех, кому воины надобны не для красоты, а для дела. И главное — чтоб не чурались иноземцев.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Стейн одним глотком допил кахву и пояснил:

— Мы почему смеемся… Гульборгцы не очень-то доверяют самим себе. Когда пришли сарапы, почти все благородные преклонились перед ними. Простой люд еще сражался, отказывался идти под солнечного бога, а те уже нацепили круги, забоялись потерять земли и богатства. И были случаи, когда против благородных вставали их же воины. Немало тогда богатеев померло в собственных постелях. С тех пор благородные стараются брать в ближники иноземцев, особенно уважают нас, нордов, потому как мы держим слово и служим честно.

— Ты вот что… Пока сиди, мы сами пустим слух, что один небольшой, но крепкий хирд ищет службу. У тебя ж все хускарлы?

— Кроме Хальфсена, — кивнул я, — но он толмач, знает и сарапскую, и живичскую, и фагрскую речь. Даже начертанные слова разумеет.

— Плохо, что Альрик болен, обузу себе на шею никто сажать не захочет.

Рысь всё же уснул, даже кахва не помогла. А Простодушный держался отлично, он и предложил, что делать:

— Про Беззащитного ничего не скажем. Он останется здесь вместе с Тулле. Мы будем их проведывать и искать лекарей.

— Так будет лучше, — согласился Трёхрукий. — От благородного требуйте, чтоб лечение ран, полученных во время службы, оплачивал он. И насчет твариных сердец надо обговорить. У тебя девятирунных вон сколько!

— И оплату лучше прописать не только на хирд, но и за каждого хельта. А то станет у тебя три хельта, а платить будут как за хускарлов.

— И где жить будете, надо обговорить.

— И чей прокорм…

— И доспехи-оружие…

— И чтоб хирд не разделял, а то раскидает по разным поместьям, и потом пойди всех собери…

Я ошарашенно переводил взгляд то на одного, то на другого. Прежде-то мы так службу не проговаривали, даже когда хёвдингом был Альрик. На Северных островах и в Бриттланде куда как проще: вот кого надо убить, вот плата, и всё. И никто не думает ни о каких условиях. Разве ярл не накормит нанятый хирд? Даже если в деревне нет пустого дома, так всё равно разыщут всем место. А если не найдется крыши, так мы и без нее обойдемся. Вон даже Рагнвальд, когда собирал воинов со всех островов, чтоб сдержать тварей с земель ярла Гейра, и то не столько продумывал.

— Ты, брат, не пугайся, — усмехнулся Стейн, увидев мой застывший взгляд. — Мы поначалу тоже удивлялись. Но фагры — хитрый народ. С ними лучше всё заранее обсудить, а потом еще и записать, и у законника закрепить. Мы ведь споры решаем по чести, а коли ярл на попятный пойдет,