Наконец таймер показывает двадцать секунд до выключения энергосистемы. За секунду до выключения даю добро на старт капсулы и сразу подчищаю время старта в базе на более позднее. Вдруг еще механизм подачи заклинит взрывом, паранойя может сохранить жизнь.
Через пару десятков секунд корабль будто выдыхает; физически ощущаю, как пропадает легкое давление электричества, но всего лишь несколько секунд — и оно вновь появляется, судно оживает и вновь излучает тепло. Еще через пятнадцать секунд весь корабль вздрагивает, будто от удара огромного молота. Переборки в судорогах изгибаются от взрывной волны, и я будто бы наяву слышу этот надрывный скрежет, боль и ярость раненого железного зверя. Сколько же они заложили взрывчатки? Если бы не энергощиты, корабль бы раскололо на части.
Через несколько минут от корпуса начинают отделяться первые огоньки спасботов. Ждем еще минут десять и в плотном потоке других маленьких суденышек устремляемся к поверхности планеты. За нашими спинами огромная туша бывшего военного линкора по пологой дуге двигается к поверхности, теряя орбиту.
Расчетные центры нейросети выполняют примерное моделирование падения. Те, кто рассчитывал теракт, знали свое дело: обломки корабля упадут точно в рассчитанный первоначальной операцией квадрат. Так или иначе, первоначальный замысел мистера Джоу будет выполнен. За одним лишь исключением: груз я им не отдам. Не знаю, как именно они организуют поисковую операцию — океан там глубокий, течение тоже есть, но пожелаем же им удачи в этом нелегком и бесполезном деле!
Место, показанное Анной, — на другой стороне планеты, сейчас там ночь. Огибаем зелено-синий шарик, не заходя в атмосферу. Топлива достаточно, чтобы намотать несколько таких кругов. Любуемся местной луной; над местом посадки — ни облачка, свет от спутника неплохо освещает «землю».
Все терраформированные планеты — в принципе одинаковые и создавались по образу и подобию альма-матер, из расчета одинаковой гравитации и привычных человеку условий. Это лучший способ бороться с накапливающимися в генах людей мутациями. Планеты создаются на базе существующих в системе небесных тел, с которых снимают лишний вес (или же добавляют до нужной массы), формируют на поверхности будущие континенты, моделируют течения и ветра, после чего пригоняют ледяные глыбы астероидов с водой и сбрасывают на поверхность. От удара вода вскипает — и вот вам океаны и ветра. И уже после организовывают луноподобный спутник для приливов-отливов и общей романтики ночей.
Весь процесс проходит не одно десятилетие, но это даже мало для подобных масштабных событий. Потом планетку еще долго трясет, но заселение уже возможно. Все это происходило в эпоху заселения космоса, когда он был пропорционально поделен между сверхдержавами, и продолжалось до тех пор, пока колонии не показали метрополиям фигу и не объявили о суверенитете, припомнив все грехи бывшей родины. Естественно, все это проводилось с финансовой поддержкой государств-конкурентов и их негласной военной помощью, но факт остается фактом.
С тех пор многие планеты фронтира — условно-независимые, но все равно находятся в чьей-то зоне влияния. Это все к тому, что внутренние системы посмотрели на подобное хамство и прекратили производить новые планеты. А системы фронтира своими силами что-то терраформировать не в состоянии — нет ни технологий, ни денег, ни специалистов.
Тем временем мы входим в атмосферу и по пологой дуге двигаемся к точке назначения, там у корпов свой мини-космодром. В атмосфере аппарат бодро рапортует всем интересующимся, что он не враг, а спасательная капсула двенадцать — шестьдесят восемь линкора «Фарадей», порт приписки — Рибадео, Великая Испания.
У Анны включается планетарная связь, на другом конце линии — дико волнующийся муж, который уже посмотрел по тиви шоу с падающим на планету кораблем. Жестами показываю Анне, что про меня — ни слова, она понимает и остаток пути рассказывает мужу, что с ней все хорошо, она сыта, здорова, со штатным числом конечностей и все еще готова любить мужа, если тот наконец заткнется. В конце концов, падает она, а не он, и ей виднее. Ждет на космодроме, прилетит сама, любит-целует. А я думал, что истерят обычно женщины…
«Притобогиваемся» штатно, на границе космодрома видим кар спасателей, он пока к нам не едет — корпус бота еще не остыл.
Через пятнадцать минут нас встречает муж Анны — я видел его на фото в ее комнате. На мое рукопожатие вручает корпоративную форму, как у него, и деловито перетаскивает роботами наш груз из бота. Изучаю документы, вложенные в складку формы, — на фото я, зовут меня Томас Скарборо, младший лаборант. Когда их только успели сделать?
Анну ее муж подвозит до административного корпуса, сейчас туда подъедет разбуженный в ночную пору ее босс; меня же увозят в сторону жилых зданий, показывают просторную спальню и желают приятного сна.
— Здоровье у вас хорошее, операционное воздействие перенесете без проблем. — Высокий седой мужчина задумчиво смотрит на данные моего обследования. — Нет ни противопоказаний, ни аллергических реакций. Редкость в наше время. Это все, что касается хороших новостей.
— А плохие? — Настораживаюсь.
— Плохие есть. У вас мозг выглядит так, будто вы микроволновую печь использовали вместо подушки, причем долгие годы.
Ну, папаша — ну удружил. Так и знал, что аукнется мне четырехлетняя процедура.
— Чем это грозит? Вы можете это вылечить?
— Грозит деградацией до интеллектуального уровня грудного младенца. Вам еще повезло, что поврежденную область не тревожат импланты. Я могу замедлить процессы разрушения, но дам вам где-то год полноценной жизни, после этого начнется лавинообразный обвал жизненных функций по всем параметрам. — Разводит руками. — В связи с этим мы возвращаемся к нашему главному вопросу. Вы все еще настаиваете на глубокой коррекции внешности? Сами понимаете, это очень большой объем воздействий. Если вы не хотите ограничиваться косметическими изменениями, то для достижения новой фактуры тела придется менять практически весь скелет. У нас не самое новое оборудование, операция займет минимум месяц, это очень много. Можно жить и радоваться целых тридцать дней.
Из меня будто выдергивают стержень: я, оказывается, ходячий труп.
— Это вообще неизлечимо? — Звучит как вопрос отчаявшегося человека, что не далеко от истины.
— Излечимо, на другом оборудовании. Здесь, если вы не заметили, фронтир. У нас нет технологий лечения мозга.
— А у кого могут быть? — Равнодушие врача начинает бесить.
