Вокруг по-прежнему не было никого. Я устал, поэтому, а также из чистого озорства, подогреваемого приятными мыслями о собственной неуязвимости, расположился перекусить прямо на траве, под окнами особняка. После возлияний фляга с крепким вином изрядно полегчала – в конце концов, к чему носить с собой лишнюю тяжесть?
Я завалился на траву и принялся следить за небом, там почему-то не оказалось ни единой птицы. Через некоторое время в десяти локтях надо мною распахнулось забранное мелкими цветными стеклами окно. Опьянение помешало мне сразу убраться подальше, и я увидел молоденькую, лет восемнадцати, женщину в наряде, характерном для замужних аристократок Церена. Попросту говоря, она была весьма приятна и на мой вкус удачно одета. Конечно, заглядывать в декольте лучше сверху, а не лежа под окнами, но форма плеч ее тогда показалась мне совершенной. Светло-пепельные волосы спускались до талии крупными волнами, румяная круглая мордочка светилась выражением легкой наивности, которая так украшает дам.
Владелица дома постояла в высоком проеме окна, потом исчезла, затворив створки.
Я встал, хмель все еще шумел в висках, но ноги слушались относительно сносно. Фасад дома, как уже было сказано, обильно украшали барельефы. Я уцепился за рог какого-то разухабистого каменного беса, потом за косматую ногу задумчивого кентавра и принялся карабкаться вверх по стене, используя для этой цели обильную лепнину и каждую щель. На высоте приблизительно десяти локтей находился карниз, на который и выходило забранное цветным стеклом окно.
Я встал на этот узкий карниз лицом к стене и, едва не задевая носом камень, осторожно пошел вдоль фасада, намереваясь забраться в комнату хозяйки. Стоило мне сорваться, и я рухнул бы вниз, прямо в гостеприимные шипастые заросли. Однако путь вдоль карниза закончился благополучно, окно оказалось не запертым и легко подалось под рукой. Стены внутренних покоев обтягивал черный бархат, весь в мелких блестящих гвоздиках. Посреди комнаты высилась резная кровать под балдахином.
Сейчас, спустя дни, я сам поражаюсь собственной беспечности. За все время, пока длился мой путь через зачарованный лес, позднее, среди розовых кустов и даже внутри дома я ни разу не воспользовался магическим зрением, чтобы осмотреться и взвесить риск. Кажется, самое существование магии напрочь вылетело из моей головы, заместившись беспечностью. Наверное, я все равно не смог бы сплести единственное доступное мне заклинание; этим местом правила слишком чуждая мне сила. Она-то меня и одурачила.
Впрочем, в этот момент подобные мысли совсем не приходили мне в голову, я как юный осел-вагант задрал полог балдахина и нырнул в недра огромной кровати…
К счастью, стоял полдень, свет проникал пол полог и там не было совершенно темно.
Несмотря на хмель, свою оплошность я понял моментально. Среди шелковых подушек и звериных шкур, целомудренно закутавшись в какой-то необъятный балахон, покоилась худая и суровая старуха лет семидесяти. Карга окинула меня взором живых черных глаз и возмущенно закаркала. Слов я не разобрал. Попытки вежливого отступления только раззадорили старуху, она выхватила откуда-то золоченую трость и вытянула меня вдоль спины, причинив весьма чувствительную боль. Я, ни слова ни говоря, рванул прочь, но не в окно, а в двери, что явно было стратегической ошибкой. Видимый отрезок коридора завершался витой лестницей, по ней как раз в этот момент сбегали трое здоровенных молодцов-слуг. Пришлось вернуться в комнату со старухой, но я не успел довершить этот маневр. Троица накинулась на меня, к счастью, с кулаками, а не с клинками. На этот раз Хронист был сбит с ног и побежден безоговорочно. Меня при свете факела отвели куда-то вниз по лестнице, в темноту, и, не слушая объяснений, затолкали в низкий сводчатый подвал, мрачный и пыльный, увешанный по углам паутиной и щедро расписанный плесенью.
Захлопнулась дубовая дверь. Уходя, мои враги забрали с собою факел. Я остался один в звенящей темноте.
Впрочем, скорее уж звенела от полученных ударов моя собственная голова. Я сел, прислонился к грязной стене и попытался успокоиться.
С тем же успехом я мог бороться с ураганом. Депрессия захлестнула меня, словно морской прилив. В сущности, я получил по заслугам.
Иметь дар волшебного зрения – и не воспользоваться им. Владеть гримуаром, запись в который меняет саму ткань бытия Церена – и не уметь защитить самого себя от побоев ничтожных простофиль.
Я едва не взвыл от отчаяния. Моя книга in-folio и письменные принадлежности остались на лужайке возле розария. В сущности, сгодилась бы любой пергамент и любое перо, пиво или даже ягодный сок вместо чернил – мои записи сделали бы гримуаром даже амбарную книгу пивного торговца.
Беда заключалась в том, что в подвале не было ни единого клочка пергамента, ни пива, ни ягод. Надписи пальцем по пыли на стене не помогли бы делу – в этом мне довелось убедиться давным-давно.
Я вернулся на свое место, в угол и попытался заснуть прямо на голой земле. Красавица, из-за которой я попал в переплет, кстати, напрочь вылетела у меня из головы…
Наверное, прошел остаток дня, ночь и большая часть следующего. Дверь темницы со скрипом отворилась, кто-то внес факел, незнакомые люди вошли под низкие своды. Я приготовился к худшей из развязок. Не думаю, что смерть в мире Церена, который выдуман мною же едва ли не на четверть, может оказаться фатальной для творца. Фатальной – нет.
Зато она может оказаться крайне болезненной.
Вид пришельцев мне совершенно не понравился. Они явно отличались от вчерашних слуг и очень походили на людей из общества, собравшихся развлечься. Черные одежды их украшало золотое шитье, на руках сверкали перстни. Лица были довольно молоды и весьма беззаботны.
Тот, что был чуть постарше, выступил вперед и оглядел меня, но не враждебно, но, скорее, с любопытством.
– Доброе утро, мессир странник. Как ваше здоровье? Голова не болит после вчерашнего?
Каким-то чудом я понял, что он имеет в виду попойку, а не побои. Голова болела неистово, но признаваться в этом не хотелось. Незнакомец между тем скрестил руки на груди и продолжал говорить со светской непринужденностью:
– Мне жаль, что наше знакомство началось так худо, однако, мессир, вы должны признать и собственную неправоту. Вы вторглись в мои родовые владения, чудом прошли через начиненный всевозможными ловушками лес, пробрались в комнату моей добродетельной престарелой матушки и напугали ее до полусмерти. Не ухмыляйтесь, любезный, у старухи с утра разыгралась желчь меланхолии, замковые лекари на ногах, побитые служанки в слезах… Вам еще повезло, что вы провели ночь в запертом подвале… Впрочем, вернемся к вашим прегрешениям. Они этим не ограничиваются. Будете ли вы отрицать, что пытались дерзко пробраться в покои моей сестры? О! Я вижу, любезный друг, вы молчите. Ни слова. Кстати, я не стану слушать оправданий. Моя сестра видела ваш подвиг любви из окна. Кстати, вы перепутали окна комнат моей матери и моей сестры, что не удивительно после обильных возлияний.
