Дэвид Эннендэйл - Яррик: Цепи Голгофы / Дурной Глаз

— Я спросил, желает ли он, чтобы Император даровал ему покой.

— Ты многое себе позволяешь.

Его плечи чуть шевельнулись, словно бы он ими пожал.

— Этот человек служил, пока не исчерпал все силы собственного тела. Он был таким же верным слугой Императора, как и любой увенчанный наградами офицер. Он заслуживал милосердия, и он заслуживал быть удостоенным кратким мгновением, чтобы обрести душевный покой.

— И кто ты такой, чтобы жаловать подобные дары?

— Я тот, кто есть здесь под рукой.

Я кивнул сам себе. Я был впечатлён. Этот человек не побоялся стать презираемым целиком и полностью, чтобы иметь возможность делать то, что было необходимо. Он смотрел на это как на священный долг, и он оставался ему верен.

Он был редкостной находкой.

— Что ты знаешь о планировке этого сектора? — спросил я.

Сам я видел лишь одни и те же узкие дорожки снова и снова.

— Довольно много. А что?

— А то, что, как мне думается, нам уже хватит ждать у моря погоды.

Пришла пора нанести удар.

Он ещё час лежал на полу своей клетки, слушая лязганье, рыки и стенания, наполнявшие атмосферу космического скитальца. Он размышлял о разговоре, который только что имел с Себастьяном Ярриком. Он думал о том, как истязал тела других и свою собственную душу, служа высшему милосердию. Он так долго нёс бремя этого долга, что едва мог вспомнить свою жизнь до плена. Сейчас уже был недалёк тот момент, когда этот груз наконец-то будет снят с его плеч. Он позволил себе всхлип — один-единственный, сотрясший всё его тело.

Комиссар говорил. Пленники слушали. Рогге слушал. В его душе пылала решимость.

Яррик не ораторствовал, как во время своего первого появления среди них. Он не привлекал внимания орков. Он разговаривал тихо, с одной маленькой группой за раз, и то, о чём он говорил, шёпотом передавалось во время смен, пока — Рогге в этом не сомневался — каждый человек в трюме не узнавал сказанное комиссаром слово в слово. Яррик говорил о войне. Для Рогге — и он был уверен, что и для всех остальных, — в этих словах звучала надежда. Они собирались покинуть этот ад. Побег был уже не за горами.

— Куда мы направимся? — спросил Рогге с горящими от воодушевления глазами.

— "Несгибаемый", — ответил я и сделал жест Полису.

Маленький человечек кивнул и продолжал кивать по ходу своей речи.

— Я проходил мимо "Несгибаемого" три раза за последние восемь смен, за каковое время я сделал 20235 шагов, включая обратное путешествие, которое завершало смен... — он спохватился, крепко зажмуривая глаза от прилагаемых усилий. — Непохоже, чтобы "Несгибаемый" был существенно повреждён или соединён с чем-либо, не считая простейшего аппарата для пристыковки к этому сооружению, — он настолько крепко стиснул челюсти, что его зубы щёлкнули, и он прекратил говорить. Наличие цели действовало на него благотворно.

— И у нас есть пилот, — сказал я. Вэйл кивнул.

— А если его убьют? — спросил кто-то из глубины теней клетки.

— Я могу им управлять, — ответил Рогге.

Это меня удивило. Он был танкистом, а не флотским.

— С каких это пор? — спросил я.

Он смущённо пожал плечами:

— Со времён дома. Частная яхта моего отца.

— Это навряд ли одно и то же, — запротестовал оскорблённый Вэйл.

— Нет, — начал Рогге, — но базовые принципы...

— Достаточно похожи, — вмешался я, заканчивая спор. — Пилот есть пилот, а корабль есть корабль.

Если привилегированное происхождение Рогге сослужит какую-то службу, так нам от этого будет только лучше.

— В начале следующей смены, — сказал я. — Вот когда мы по ним ударим.

Внутри скитальца не существовало цикличной смены дня и ночи. Здесь всегда стояли грязные сумерки, озаряемые факелами, мигающими газоразрядными сферами и перепачканными био-люмами. Для нас не существовало роскоши таких понятий, как "утро". Люди просто старались отдохнуть как можно лучше, пока не наступала пора работать снова. И ни о ком нельзя было сказать, что он находится в одиночестве, когда он едва мог шевельнуться из-за тесноты. Тем не менее, мне была дарована некая форма уединения, когда все находившиеся в клетке погрузились в тревожную дрёму. Все, кроме Кастель, которая ещё не успокоилась после отработки своей последней нормы посреди ужасов орочьих операционных.

— Никто из нас не покинет этого места живым, — сказала она.

— Это более чем вероятно, — согласился я.

— Тогда зачем давать нам ложную надежду?

— Я не давал. Я никогда не говорил, что нам удастся побег. Даже если мы сможем поднять лихтер, его снова захватят или уничтожат, прежде чем мы успеем далеко улететь. 

— Тогда зачем вообще пытаться до него добраться?

— Если появится возможность бежать, он будет наиболее подходящим средством. Что ещё важнее, исправный корабль способен причинить изрядный ущерб, особенно если мы с умом выберем цель.

— Вы уже её наметили, — осознала она.

— Капище.

На конструкцию этой массивной орочьей головы ушло так много трудов. Строение было символом могущества. Это там я найду Траку.

Кастель молчала какое-то мгновение. Она размышляла. В конце концов она произнесла:

— Комиссар, несмотря на то, что вы сказали, вы должны понимать, что большинство находящихся здесь людей думает о побеге, не о войне.

— Я понимаю.

Это было прискорбно, но неизбежно. Значение имело то, что они расшевелились. Даже если люди умрут, сражаясь из эгоистичных соображений, их борьба всё-таки послужит высшей цели. Они умрут с большей честью, чем живут сейчас.

— А о чём будешь думать ты? — спросил я.

— Эти твари осквернили каждый аспект моего призвания, — выплюнула она. — Я пойду на войну.

— Тогда я почту за честь сражаться рядом с тобой, — сказал я ей.

Хотя ещё мгновение тому назад она не боялась задавать мне жёсткие вопросы, сейчас я почувствовал, что она лучится гордостью.

Её похвалил не такой же пленник, как она, или просто собрат по человеческой расе. Её похвалила идея, её похвалило легендарное существо, именуемое "комиссар Себастьян Яррик". Со времён битвы за Улей Гадес предание о нём отбрасывало тень на каждый мой поступок и каждое моё высказывание. Я очень чётко сознавал, что этот человек существует, но не был уверен, что он и я и в самом деле являемся одним и тем же. Личность из легенды была полезным инструментом. Она воодушевляла людей, её боялись орки, и недаром. Но продолжение её существования зависело от того, буду ли я оставаться достойным её.