— А зачем порознь? — спрашиваю я.
— Ну, скажем, у тебя есть секретный прием или оружие, и ты не хочешь, чтобы об этом узнали другие.
Я смотрю на Пита.
— У меня секретного оружия нет, — говорит он. — А твое мне известно, верно? Я съел немало подстреленных тобой белок.
Оказывается, Пит ел моих белок. Мне всегда представлялось, как пекарь тихонько уходит и жарит их для себя одного. Не из жадности, просто городские семьи предпочитают дорогое мясо, купленное у мясника, — говядину, конину, курятину.
— Готовь нас вместе, — говорю я Хеймитчу, и Пит согласно кивает.
— Договорились. Теперь мне нужно получить представление о том, что вы умеете.
— Я — ничего, — отвечает Пит. — Разве что хлеб испечь придется.
— К сожалению, не придется, — говорит Хеймитч. — А ты, Китнисс? Я уже видел, с ножом ты управляться умеешь.
— Не так чтобы очень. Я могу охотиться с луком и стрелами.
— Хорошо?
Я задумываюсь. Мы четыре года питались тем, что я добывала на охоте. Не так плохо. До отца мне, конечно, далеко, да и опыта у него было куда больше. Зато Гейла по части стрельбы я превзошла. Гейл — мастер ставить капканы и силки.
— Довольно хорошо.
— Великолепно, — встревает Пит. — Мой отец покупает у нее белок и удивляется, что стрелы всегда попадают точно в глаз. То же самое и с зайцами для мясника. Китнисс даже оленя убить может.
Такая оценка моих способностей со стороны Пита застает меня врасплох. Не думала, что он обо мне столько знает. И с чего он взялся меня расхваливать?
— Что это ты так разошелся? — спрашиваю я с подозрением.
— А что такого? Хеймитчу, чтобы тебе помочь, надо знать твои реальные возможности. Не стоит себя недооценивать.
Почему-то я злюсь еще больше.
— А ты сам? Я видела тебя на рынке. Как ты таскал стофунтовые мешки с мукой, — обрываю я его. — Что ж ты ему не расскажешь? Или это, по-твоему, ничего?
— Да, на арене наверняка будет полно мешков с мукой, и я забросаю ими противников. Мешки — не оружие. Сама понимаешь, — выпаливает Пит.
— Он умеет бороться, — говорю я Хеймитчу. — На школьных соревнованиях в прошлом году занял второе место, уступив только брату.
— И что толку? Ты часто видела, чтобы один борец задавливал другого насмерть? — с отвращением произносит Пит.
— Зато всегда бывают рукопашные схватки. Если ты раздобудешь нож, у тебя по крайней мере будет шанс. А если кто навалится на меня, я — труп!
От злости мой голос срывается на крик.
— Никто на тебя не навалится. Будешь жить на дереве, питаясь сырыми белками, и отстреливать соперников из лука. Знаешь, когда мама пришла прощаться, она сказала, что в этот раз Дистрикт-12, возможно, победит. Я думал, она хочет меня подбодрить, а оказалось, она имела в виду тебя!
— Конечно, она говорила о тебе! — отмахиваюсь я.
— Нет, она сказала «победительница». Победительница, то есть ты!
Я оторопела. Неужели его мать так сказала? Неужели она оценивает меня выше своего сына? Судя по боли в глазах Пита, он не врет.
Я снова на задворках пекарни. По спине текут ледяные струйки дождя, в животе пусто. И одиннадцатилетняя девочка во мне говорит:
— Только потому, что кое-кто мне помог. Взгляд Пита падает на булочку у меня в руках, и я понимаю, что он тоже помнит тот день. Он пожимает плечами.
— На арене тебе тоже помогут. От спонсоров отбоя не будет.
— Не больше, чем у тебя.
Пит переводит глаза на Хеймитча.
— Она совсем не понимает, какое впечатление производит на всех.
Он проводит пальцем по столу, не глядя на меня.
Что он хочет сказать? Мне помогут? Когда мы умирали от голода, никто не помог! Никто, кроме Пита. Мне ничего не давали даром. Дела пошли в гору, только когда появилась добыча. Я умею торговать. Или нет? Какое впечатление я произвожу? Слабой и нуждающейся в помощи? Он думает, торговля мне удавалась, потому что люди меня жалели? Неужели так и есть? Возможно, кто-то и был со мной щедрее обычного, но я всегда считала, что это из-за отца, которого многие хорошо знали. Да и дичь всегда была первоклассная... Нет, никто меня не жалел!
Я сердито смотрю на булочку. Пит нарочно хотел меня задеть.
Минуту спустя Хеймитч произносит:
— Так. Так, так, Китнисс, гарантировать, что на арене будут луки и стрелы, я не могу, но перед распорядителями Игр покажи все, на что способна. До тех пор о стрельбе забудем. Как у тебя дела с установкой ловушек?
— Ну, простенькие силки поставлю, — бормочу я.
— Это может пригодиться в плане добычи пропитания, — говорит Хеймитч. — Да, Пит, она права, физическая сила на арене не последнее дело. Часто только она и выручает. В Тренировочном центре есть гири, но не показывай другим, сколько ты можешь поднять. Для вас обоих стратегия одна. Походите на групповые тренировки. Постарайтесь выучиться там чему-то новому. Побросайте копья, помашите булавами, научитесь вязать толковые узлы. А то, что умеете лучше всего, приберегите для индивидуальных показов. Все ясно?
Пит и я киваем.
— И последнее. На людях держаться вместе и во всем помогать друг другу! — продолжает Хеймитч. Мы оба начинаем возражать, он ударяет ладонью по столу. — Во всем! Это не обсуждается! Вы согласились делать, что я скажу! Вы будете вместе и будете вести себя как друзья. Теперь убирайтесь. В десять подходите к лифту. Эффи отведет вас на тренировку.
Закусив губу, я отправляюсь в свой номер и погромче хлопаю дверью, чтобы Пит слышал. Сажусь на кровать. Я ненавижу Хеймитча, ненавижу Пита, ненавижу себя за то, что вспомнила тот главный день под дождем. Что за выдумки! Мы с Питом должны притворяться друзьями! Восхищаться друг другом, какие мы сильные и ловкие, подбадривать. Тем не менее наступит момент, и нам придется бросить валять дурака и стать теми, кто мы есть, — жестокими противниками. Я и сейчас готова к этому, если бы не Хеймитч со своими нелепыми указаниями. Что ж, сама виновата, согласившись тренироваться вместе. Так я ведь не имела в виду, что буду во всем опорой Питу. Между прочим, он тоже явно не горит желанием мне помогать.
В ушах звучат слова Пита: «Она не понимает, какое впечатление производит на людей». Хотел унизить. Ясно же. Глубоко в душе зарождается крохотное сомнение: может, это был комплимент и он хотел сказать, что я могу нравиться. Удивительно, как много он обо мне знает... Впрочем, получается, я тоже не выпускала из виду его, мальчика с хлебом. Мешки, борьба... да мне чуть ли не каждый его шаг известен!
Почти десять. Я чищу зубы и поправляю волосы. Злость заставила меня забыть о страхе перед встречей с другими трибутами, а теперь волнение возвращается. Подходя к лифту, ловлю себя на том, что грызу ногти, и тут же прекращаю.
