В ванную зашел еще один каторжник. Я опять вздрогнула, но на этот раз сдержала крик ужаса. Видно, я уже начала привыкать к здешней обстановке.
Ни на кого не глядя, я вышла из ванной. Перед глазами стояла сплошная красная пелена. Даже если бы я захотела, не смогла бы увидеть то, что тут творилось. Внутреннее напряжение не давало мне распрямить плечи и поднять голову. Я шла, как зомби. Каждое движение, включая вдох и выдох, давалось мне с трудом. Их приходилось контролировать. И это единственное, что я могла – дышать, идти и смотреть на пол под ногами.
Каторжники в основной массе заходили на наблюдательный пункт. Я умудрилась оттуда выйти. Остановилась в коридоре, так как совершенно не знала, что делать дальше. Может, я сохранила свою жизнь на минуту или две. Но не смогу же я вечно прикидываться каторжником! Хоть один из них обратит на меня внимание, и все пропало. Если мне зададут вопрос, я не смогу на него ответить. Я не смогу даже посмотреть в глаза этим людям. Короче, я только продлеваю себе муку, а не отстаиваю жизнь.
Я остановилась на лестнице и чего-то ждала. Я понимала, что заходить на наблюдательный пункт опасно, так как именно там сейчас собрались самые агрессивные из всех каторжников. Но уходить отсюда было тоже нельзя. Все шли в одном направлении. Если бы я пошла в обратном, это могло бы вызвать подозрения.
Странное это было ощущение. Я все слышала и все видела, но это как будто проходило мимо моего сознания.
– Смотрите: компьютеры! – слышала я голоса.
– Тут есть «Гугл»?
– А компьютерные игрушки?
– Давайте поиграем!
– Нет, лучше посмотрим порнуху!
Я вздрогнула, когда раздалась пулеметная очередь, но опять сдержала крик. Я поняла, что громят компьютеры. Это было плохо, очень плохо. Именно они отвечали за жизнеобеспечение корпуса. Свет горел, вода текла из кранов, работала система вентиляции – все это благодаря им. Если все компьютеры будут уничтожены, все эти функционирования прекратятся. И все мы умрем, потому что выдышим весь воздух, находящийся в корпусе.
Этого никак нельзя было допустить. Я повернула обратно и на ватных ногах вошла на наблюдательный пункт. Так и есть: центральный каторжник, который всегда шел впереди всех, строчит по компьютерам. И его не остановишь! По крайней мере, не я. Но ведь должен же хоть кто-то понимать, что нельзя этого делать!
Действительно, один из людей неподалеку взял главаря за локоть и постарался успокоить:
– Остынь, Волк. Это всего лишь железки. Не люди.
– Может, хочешь, чтобы я пристрелил тебя? – переключился на него Волк.
– Ты ж прекрасно знаешь, что не хочу. Просто это могут быть важные вещи, понимаешь? Компьютеры… Мы можем переговариваться с Землей. Для чего мы устроили все это, как ты думаешь?
В лице Волка было сомнение. Он понимал, что его товарищ прав, но не хотел признавать это.
– Заткнись! – сказал он и выдернул свой локоть. – И если ты не сможешь переговорить с Землей, я первого тебя урою.
– Тут негде рыть, – спокойно ответил его товарищ. – Луна.
Этот человек показался мне более-менее думающим. И он имел влияние. Самым главным тут был, несомненно, Волк. И его товарищ мог на него воздействовать. Сейчас он остановил всеобщее самоубийство. Но кто знает, может, он так воздействовал на Волка раньше, что тот поднял этот бунт?
Я стояла в дверях наблюдательного пункта. Многие каторжники ходили по нему, открывали столы, вышвыривали на пол вещи, опрокидывали стулья. Им было мало того разрушения, что они устроили в Корпусе. Они все никак не могли остановиться.
И вдруг я боковым зрением увидела красное пятно. Оно ослепило меня, и в следующее мгновение я поняла, что это мое платье. Я сняла его и засунула в ящик тумбочки. Там же были и туфли. Но любой разумный человек может догадаться, что наблюдатель не должен так делать. Он приходит на работу в платье и работает в платье, не снимая его. У нас не химическая лаборатория, где требуется униформа. Мое платье доказывает, что наблюдательница переоделась в форму каторжника и сейчас притворяется им. И беглого взгляда на трясущуюся меня будет достаточно, чтобы определить предателя.
Нужно уходить отсюда. Немедленно. Но ноги с трудом слушались. Тело как будто бы стало ватным.
Каторжник потрясал над головой моим платьем:
– Ну-ка, кто хочет примерить?
– Лучше бы ты нашел бабу без платья, чем платье без бабы, – засмеялся кто-то.
Мгновенного разоблачения не последовало. Наверняка оно последует после. Я и так продержалась в этом корпусе дольше всех. Все равно я не смогу жить после всего, что увидела. Надо просто привыкнуть к мысли, что рано или поздно меня разоблачат и убьют. Ведь по-другому просто не получится.
Кто-то из великих когда-то сказал: «Умереть не страшно, умирать страшней». Само по себе небытие не нагоняет ужаса. Ведь до рождения меня тоже не существовало. Я не знаю, что было до меня и как. Сколько витков вокруг Солнца сделала планета, сколько тысячелетий пролетело, сколько взрывов, войн, катастроф окропляли Землю. А потом родилась я и стала свидетельницей всемирной истории. Словно увидела мир под микроскопом. Все детали, невидимые частицы, скрытые от общего хода времени. А после моей смерти все снова понесется с космической скоростью. Будут накручиваться тысячелетия, пройдут новые войны и катастрофы. Но я больше этого не увижу.
Все это похоже на аттракцион в диснейленде: огромная тарелка, вращающаяся в вертикальной плоскости. Она вращается с одинаковой скоростью. Но почему-то когда ты внизу, кажется, что ты пролетаешь там быстро. А когда вверху – еле через него переваливаешься.
Так и идет наша жизнь.
Я заметила, что каторжники, которых я видела поблизости, куда-то перемещались. Никто не стоял посреди коридора, как я. Так что надо сделать вид, что и у меня есть какая-то цель. Лучше всего примазаться к какой-нибудь группе каторжников и пойти за ними. Это был бы оптимальный вариант.
Мимо меня прошли Волк и несколько его товарищей. Я подождала, когда они отойдут на приличное расстояние, и двинулась за ними.
– Неужели тут все кончилось? – спросил по пути Волк.
– Да нет. Есть еще кое-что.
Двери в оранжерею были открыты. Это было очень неправильно. Раньше туда заходили только по пропускам. Просто так туда никого не пускали. Каждый выходной я старалась пойти в оранжерею и отдохнуть там на природе.
Сейчас я зашла туда в рабочий день.
