И молча вышел, не попрощавшись.
* * *
…Коробка, в которую её упаковали, по форме напоминала гроб. Это было символично. Миле объяснили, что она должна попытаться остаться в живых после покушения – а уж из камеры смертников ее вызволят обязательно. Она понимала, что на самом деле её отправляют на верную гибель. Но её это мало волновало: с пятнадцати лет у неё перед глазами каждую ночь только одна картина – как живьём на площади разрубают тело её отца, как затем кастрируют и убивают двоих братьев. Как зажаривают электричеством мать… И лицо – улыбающееся доброй улыбкой лицо – лицо диктатора Марко, который вещает с тысяч мониторов о том, что республика должна безжалостно расправляться со своими врагами. Так она и сделает: безжалостно расправится с ним самим. Остаётся только надеяться, что она успеет этому старому козлу ядовитыми коготками не только спинку поцарапать, но и вырвать глаза, а если повезёт – то и оторвать его проклятые яйца!
…Слышны голоса:
– Тащи эту коробку в мой кабинет, положи там на пол. Пусть лежит пока.
Её не очень-то бережно куда-то несут, затем опускают. Голоса стихают.
Час проходит за часом. Все тихо.
Перед запаковкой Френк запретил ей пить, но с тех пор уже прошло около двенадцати часов: тело её затекло, а мочевой пузырь переполнился. Очень хотелось пить.
Она знала: у неё есть кой-какие экстренные способы утолить самые необходимые естественные надобности: специальный резиновый катетер-мочеприёмник и небольшой пакетик с водой, но решила поберечь их пока на крайний случай. Ещё через несколько часов этот самый «крайний случай» настал. И только она справилась с этим нелегким делом, как услышала шаги.
Один мужской голос спросил другого:
– Знаешь, что здесь?
Другой – моложе – ответил:
– Неужели то, что я думаю?
– Точно! И мы можем опробовать это раньше, чем оно попадёт на стол к шефу. В конце концов, мы охранники и обязаны пробовать то, что попадает на стол хозяину, – послышался довольный гогот.
– Прикрой-ка дверь, дружок.
Вскоре послышался хруст аккуратно разворачивающейся упаковки. Её состояние не было паническим, но хорошего в её положении тоже было мало. Осталось только повторить про себя, закрыв глаза, то, что должна делать кукла после распаковки.
…Как только коробка раскрылась, кукла приоткрыла свои ясные голубые глаза и проворковала:
– Приветствую моего господина.
Перед ней стояли два мужика в форме охранников. Лица обоих были красными и возбуждёнными.
– Ишь ты, приветствует, – сказал один другому и подмигнул.
Кукла, между тем, продолжала:
– Мой господин должен вскрыть запакованный конверт на дне упаковки и сказать мне секретный код доступа, после чего я буду готова выполнить любое его желание.
Она, продолжая лежать, белоснежно улыбнулась.
Молодой забеспокоился:
– Ты ничего не сказал про какой-то секретный код.
Другой почесал в затылке:
– Да я и не знал. Но мне рассказывали, что можно и так: без кода. Дырки-то ведь у нее не запломбированы, а?
Если Мила и забеспокоилась, то по её лицу прочитать это было невозможно: оно излучало благожелательность.
– Думаешь можно? – с сомнением спросил молодой.
– А то! – ответил тот, что постарше, и стал расстёгивать ширинку.
…Пришлось импровизировать. Как только Мила почувствовала, что в неё входят, она завизжала самым пронзительным голосом, на какой была способна:
– Несанкционированный доступ! Несанкционированный доступ!
И со всех сил вцепилась охраннику в ухо.
Тот взревел и рванулся назад, едва не оставив у нее во рту кусок своей плоти.
Она же мило улыбнулась и повторила, улыбаясь:
– Мой господин должен вскрыть запакованный конверт на дне упаковки и сказать мне секретный код доступа, после чего я буду готова выполнить любое его желание.
– Вот стерва! – прокомментировал укушенный, глядя на неё с ненавистью, и пытаясь остановить кровь.
А молодой уже закрывал коробку:
– Ну её нахрен, командир. Ещё уволят за такое дело!
И услышал в ответ:
– Вскрой аптечку, идиот! Дай мне бинт!
…Коробку вновь несли – видимо на этот раз по назначению. И вновь тишина – на многие часы.
Наконец, ей показалось, что она узнаёт ненавистный голос:
– Спасибо, ничего не надо. Я хочу побыть один.
Выждав ещё несколько минут, она начинает действовать. На этот раз ей совсем не нужно, чтобы её распаковывали: она нажимает кнопку внутри коробки, и та медленно раскрывается, как бутон цветка. Из этого бутона медленно встаёт она со словами:
– Я приветствую моего господина и буду рада выполнить любую его прихоть.
Она видит огромную спальню и доброе, морщинистое лицо диктатора Марко: тот сидит в домашнем халате на краю огромной кровати и смотрит на неё.
«Далеко», – думает она, – «слишком далеко от меня».
В легком восточном танце кукла начинает приближаться к жертве, улыбаясь как можно обольстительнее. Лицо диктатора по-прежнему лучится добротой и не выражает ни изумления, ни страха.
Она приближается ближе… ближе… И, наконец, не выдержав, с криком вонзает прямо в это лицо свои ядовитые ногти.
…Когда в спальню влетели двое охранников, то увидели странную картину: сидящего на кровати Марко с исполосованным лицом, который спокойно смотрел на стоящую перед ним обнажённую девушку, с безмерным изумлением разглядывающую свои руки: ногти на них были сломаны, а между пальцев сочилась какая-то жидкость, совсем не напоминавшая кровь.
Когда её уже начали полосовать лучи лазеров (особенно старался тот, у которого было перебинтовано ухо), она успела произнести несколько слов:
– Кукла! Он же кукла!
Но те её не слышали: они увлечено занимались своим делом – не каждый день им удавалось пострелять в живую мишень.
* * *
– Это не тётя, внуча. Это кукла. Идём, нам пора.
Прихрамывая, старик пошёл назад к воротам, через которые по-прежнему ежеминутно въезжали контейнеровозы.
Конечно, он был прав: кукла хоть и напоминала настоящее человеческое тело, но вокруг страшных ран не было крови. А приглядевшись, можно было заметить, что грудь и живот разворочены только затем, чтоб достать кой-какие детали, необходимые для обеспечения искусственного интеллекта.
Искусственного интеллекта диктатора Марко – самой могущественной куклы в этой части света.
Девушку звали Анни. Она носила длинные тёмные волосы, часов не носила вовсе и была очень романтичной. А ещё она умела ловить свои сны, увлекалась чтением книг и застывшим, почти забытым ныне искусством: рисовала картинки акварелью и маслом.
