Есаул размахнулся и от души врезал по черной балаклаве. И тут же пожалел об этом — бандюга подставил под удар лоб, у Николы заныли разбитые костяшки кулака. Ведь знал же, старый дурак, что в драке лучше бить открытой ладонью. Ну ладно!
Локтями Никола ударил по бедрам бандита, тот расцепил ноги, и Дорофеев тут же вскочил. Черный сбил его подсечкой и уселся сверху, пытаясь задушить. Бедное горло саднило дико, сил терпеть не было.
Краем глаза Никола увидел, как из «уазика» выскочил Данила — в одних трусах и с автоматом наперевес. С перепугу и недосыпу хорунжий лупанул длинной очередью — и, разумеется, промазал. За спиной у него нарисовался еще один черный — схватил Данилу пятерней за глаза, запрокинул голову и полоснул по горлу.
Данила упал и даже не захрипел.
Никола напрягся из последних сил, сопротивляясь удушению — сейчас должен был проснуться весь лагерь, но никакого движения вокруг не наблюдалось.
«Оглохли они, что ли», — угасающим сознанием удивился Никола — и тут до него дошла страшная правда: некому было просыпаться.
Загадочные люди в черном перерезали всех.
«Двое в черном, — пронеслось в голове у Дорофеева, — листонош тоже было двое! Неужели это...»
Лишенный кислорода мозг наконец-то отключился, и есаул казачьего войска Никола Дорофеев умер. Поэтому он не узнал, что к нападавшим присоединился третий человек в черном, чье лицо скрывалось за искусно выкованной серебряной маской.
***В гареме хана Арслана Гирея Второго после полуночи наступала тишина. Укладывались спать даже самые непоседливые наложницы, понукаемые старшими женами, разбредались по кельям евнухи, прекращал бренчать на гитаре невольник-музыкант, возвращался в свои покои сказитель по прозвищу Телевизор. И даже охрана, грозные янычары, начинали потихоньку кемарить на постах — спокон веков дежурить в гареме означало для янычар хорошенько выспаться на работе, потому что ну кому в здравом уме и трезвой памяти придет в голову нападать на гарем?
Никаких государственных секретов жены и наложницы хана не знали, сам хан здесь бывал редко — все дела, дела, все некогда, а когда есть время, проще вызвать кого-то к себе в покои, чем приходить в курятник лично и выслушивать кудахтанье почти сотни сексуально неудовлетворенных цыпочек. В общем, с точки зрения захватчика, буде таковой отыщется, гарем был не целью, а добычей.
Вот и дремали янычары, поставив автоматы на предохранители и спрятав традиционные ятаганы в ножны.
Спали наложницы вповалку — отдельных спальных мест младшему обслуживающему персоналу не полагалось, один общий матрас на десять-пятнадцать человек. На время сна были забыты дневные распри и дрязги, девушки сопели и обнимались, чтобы было теплее, ночи в этом году в Бахче-Сарае стояли холодные.
Спали любимые жены Арслана Гирея — было их пять, но особенно хан выделял двух, Диляру и Таглиму, за красоту, молодость и ум; чаще других приглашал он их к себе в спальню, что вызывало нездоровую зависть среди прочих. Диляра и Таглима, в свою очередь, терпеть не могли друг дружку, и всячески боролись за звание самой любимой, самой желанной, самой главной жены. Хан Арслан Гирей Второй об этом знал и всеми силами вражду между женами поддерживал, искренне полагая, что здоровая конкуренция между поставщиками услуг всегда на пользу потребителю.
Спал жирный, как и полагается, евнух по прозвищу Гусь, формальный глава гарема, он же — завхоз, он же — прораб, он же — внештатный психолог и жилетка для рыданий.
Замерло все в гареме. Замерло все до рассвета.
И только одинокая тень отделилась от стены, почти неразличимая на фоне узорчатого персидского ковра, и бесшумно двинулась в сторону опочивален жен. Шаги тени были медленны и плавны, как у ленивого кота.
Тень миновала посапывающих наложниц, не обратив внимания на обнаженные руки и ноги, торчащие из-под куцего одеяла, прошла мимо сопящих янычар. Возле одного из них, здоровенного амбала, спящего стоя, словно боевой конь, у дверей в покои жен, тень задержалась.
Янычар, огромный, как скала, прислонился к дверям, сложил руки на автомате и тихонько похрапывал. Если бы он стоял чуть левее, и выбрал бы в качестве точки опоры дверной косяк, а не саму дверь, тень бы не обратила на него особого внимания.
Но он стоял в дверях.
Тень шагнула к янычару, в руке черного человека сверкнул короткий клинок. Ладонью тень зажала рот несчастному охраннику, а ножом пырнула снизу вверх, под челюсть. Клинок пробил кость, пригвоздил язык янычара к небу и достал до мозга. Самым сложным для тени было удержать падающую тушу амбала и его автомат одновременно — чтобы ничего не загрохотало.
Тень справилась.
Уложив труп часового, тень переступила через него и вошла в женскую спальню. Здесь посапывала Диляра — пышнотелая блондинка лет тридцати, изощренная в искусстве любви. На мгновение тень замерла над спящей женщиной, потом убрала кинжала и вытащила небольшой флакончик.
Стянув черную маску с прорезями для глаз, тень (а это оказалась девушка лет двадцати, с наголо бритой головой) надела респиратор и открыла флакончик, после чего поднесла горлышко к носу Диляры. Через пару секунд Диляра перестала дышать.
Тень нарочито небрежно уронила флакончик на кровать и пошла к выходу.
Только Аллах, Всеведущий и Всемогущий, ведает, что понадобилось Таглиме в спальне своей конкурентки и заклятой соперницы, но именно в эту минуту Таглима, стройная и изящная брюнетка, решила проведать уже покойную Диляру. То ли спереть у той косметичку, то ли подсыпать битого стекла в пудреницу...
Столкнувшись в дверях с крадущейся тенью, Таглима успела лишь коротко взвизгнуть — тень зажала ей рот, скрутила голову набок и резким рывком сломала шею.
Но взвизга было достаточно, чтобы растревожить гарем.
Пока янычары просыпались и матерились, евнух Гусь — ближайший к покоям жен хана — бросился выяснять, что случилось.
Его тень убила быстро и почти бескровно: когда колышущаяся туша евнуха пронеслась по коридору навстречу лазутчице, та легко запрыгнула на стену, оттолкнулась ногой, повисла на люстре и — спрыгнула вниз, целя обеими ногами в затылок Гуся.
Треск ломаемого позвоночника был почти не слышен. В отличие от звука падения стокилограммой туши.
Янычары начали орать: «Тревога!» — но было уже поздно: тень, порхая по стенам, точно призрак, добралась до ближайшего окна, выскочила за него и растворилась в ночи.
