И Алекс себе не понравился. Художница умудрилась передать не только черты лица, не только шрамы — на лбу, на щеке, в ушной раковине, но и детали характера, о которых северянин конечно же знал, но не подозревал, что со стороны он выглядит именно таким — глуповато-самонадеянным, наивным, недалёким и слегка испуганным.
— И всё же — нравится? Вижу — не очень. Увы, дорогой Алекс, я не наёмная портретистка, пишущая маслом парадные изображения заказчиков, а правду не любит никто. Не расстраивайтесь, вы гораздо привлекательнее подавляющего большинства моих знакомых.
— Действительно? — смешался в очередной раз юноша и тотчас получил полный до краёв стакан крепкого вина. Несколько неуклюже провозгласил тост: — За ваш гениальный талант…
Она рассмеялась, потом точёным пальчиком, чуть серым от угля, осторожно дотронулась до рубца на щеке.
— Свежий, не больше месяца.
— Да — ерунда.
— И на лбу не очень старый. В этом году. Видно, текущий год особенно богат на приключения.
— Да, синьора. Отметина над переносицей напоминает мне об одном подлеце, которого непременно отправлю на тот свет, как только встречу.
Естественно, она узнала любимый автограф Байона, который чаще видела на бездыханных телах.
— Судя по шраму, ваш противник не из тех, на кого надо бросаться сломя голову.
— Пустяки, прекрасная тея…
— Нет, не пустяки. Поверьте, я беспокоюсь о вас.
Беспокоится… Значит — не безразлична?
Сердце так заколотилось в груди, что, будь он в воздухе, Алекс верно перевернулся бы от возбуждения.
Женщина тихонечко прикоснулась к его лбу, словно пытаясь этим касанием излечить след шпаги. И в этом лёгком ободряющем движении было столько нежности, что юноша потерял голову. Он схватил узкую кисть и начал бешено осыпать её поцелуями. Потом по предплечью поднялся до локтя и выше, проскочил препятствие в виде узкой полоски зелёного бархата и прорвался к упоительной поверхности шеи. Он рухнул на колени, будто силы оставили его, и обхватил тугие бёдра Йоганны, а лицо нырнуло в волшебную ложбинку, открытую глубоким вырезом.
Нежные но цепкие женские руки запрокинули голову Алекса, и он увидел невероятно близко её лицо, наверно — самое прекрасное на свете. По крайней мере, в этот миг.
Она властно впилась в его губы, крепко ухватив за короткие волосы на затылке. Молодой человек, познавший до этого только утехи с простолюдинками на сеновале и ни разу по-настоящему не целовавшийся, почувствовал упругий и настойчивый язычок своим языком. Ощущая, что обтягивающие лётные бриджи вдруг начали жать в самом нескромном месте, ухватил Йоганну чуть выше колен и приподнял. Понятно, что их недлинный совместный путь пролёг к ближайшей удобной софе, где не помешала ссадина на рёбрах и прочие бреши на молодом теле…
Он проснулся в предрассветных сумерках. Не удивительно — страсть отпустила его каких-то пару часов назад, выкрутив до предела, будто тренировка у Горана, но неизмеримо приятнее.
Комнату осветили четыре канделябра. Одеяло сброшено, он совершенно гол. Столь же нагая Йоганна заняла место за мольбертом.
— Лежи ещё минут десять. Где в наше время найти достойного натурщика, вдобавок — не болтливого. Ты ведь не болтлив, правда, тей?
Алекс понадеялся, что лёгкий полумрак прикроет красноту щёк. Конечно, никому ничего не говорил. Кроме Марка и Терона, разумеется, поэтому вся казарма в курсе.
— У тебя ревнивый муж или любовник?
Слово «любовник» прозвучало так: назови мне имя, и я его заколю. Да и супруг не бессмертен.
— Муж. Нет, не ревнив. Но и афишировать не следует. Он должен будет принять какие-то меры, хотя бы для сохранения лица. Ты не желаешь мне неприятностей?
— Что ты, дорогая…
— Лежи как лежал. Заканчиваю… — она добавила последние штрихи. — Достаточно. Одевайся.
— Э-э… мне не холодно. И готов тебя согреть снова.
Но Йоганна наотрез отказалась, возбудив отказом неистовое желание приходить снова и снова, чтобы позировать в чём мать родила. И не только позировать.
Через день после описанного сеанса живописи тей Горан сделал попытку возобновить тренировочные мучения, но плюнул на это дело, и не из-за руки в лубке, а чувствуя полную неспособность подчинённого сосредоточиться. Прим-офицер грубо выругался, обвинив Алекса, что унтер думает не головой, больше — неприличным местом, которое в результате потеряет в первом же бою.
Сознавая правоту наставника и не в силах выбраться из дурмана, в котором как в тумане постоянно мелькали горящие карие глаза, хищно раскрытые алые губы и распущенные каштановые кудри, Алекс отправил посыльного на бульвар Анжелос с запиской. После самого длинного в жизни дня ожидания он получил заветное приглашение.
Снова картины. Иные. Талантливые, исполненные в едином стиле, но не похожие друг на друга. Прекрасные.
Нагая тея с распущенными длинными волосами летит над горами, запрокинув голову навстречу солнцу и ветру.
Мужчина в форме гвардейца, с высоты птичьего полёта оглядывающий землю.
Стайка молодых девушек с крыльями у края утёса, им что-то объясняет инструктор.
Сломанное крыло. Сломанное тело.
И снова женщина в небесах. Если присмотреться, её черты лица удивительно напоминают Йоганну. Целомудренно одетая, с оружием.
Отряд гвардейцев атакует бомбами вражескую эскадру. Корабли пылают. Крылатое воинство, непостижимо прекрасное, парит на недоступной для червей высоте.
Полёт через грозу. Практически — самоубийство. Никто не мог этого увидеть, а если увидел — то не выжил. И всё же картина настолько реалистична, что глупо сомневаться: это — с натуры.
Волны прибоя выбрасывают обломки крыла. Женщина на берегу с тоской вглядывается вдаль.
Опять небо. Опять крылатые люди.
— Йоганна… Ты — волшебница. Ты так это почувствовала… И выразила… Как?! У меня просто нет слов!
— А ты — чувствовал?
— Да! Всё это — да! Но никогда бы не передал, даже если бы умел рисовать.
— Тогда и не надо слов. Лучше действием покажи, как ты восхищён.
Одного действия не хватило. И второго тоже…
В следующую встречу Алекс, избавившийся, наконец, от шины на предплечье, с тоской сообщил, что его и небольшой отряд легионеров отдают под командование императорского гвардейца для выполнения какого-то тайного и ответственного задания на западном побережье.
— Надолго?
— Не знаю. Туда десять дней лёта в одну сторону. Пожалуй — на месяц. А к Новому году…
— Не загадывай. Я несвободна. Может понадобиться присутствие, так сказать — по протоколу.
Уличённый в излишней болтливости, Алекс предпочёл не узнавать, кто у нас муж. И не расспрашивать. Не знаешь — не проговоришься.
